Он горячо полюбил, но она отвечала:
— Работай лучше, может, тогда я и отвечу тебе взаимностью...
Прочтя это в новом романе, критик пресно, беззубо гнусавит:
«В любви она отдала предпочтение общественному над личным...»
***
«Как мышь под веником»...
А если вдуматься в такое положение, в такой настрой? Если самому там очутиться?..
***
Романтик (немного захмелевший):
— Он, брат, как запоет, стекла звенят!
Реалист (потрезвее):
— Оно известно, браток, если плохо обмазаны, так будут звенеть.
***
Бдительный глаз останавливается на тусклом заголовке.
— «Души священные порывы»... Вы что? Как можно их душить и кто у нас их, скажите, пожалуйста, душит?
***
В трилогии Сенкевича крымский хан, слушая иноземных послов, жевал бананы. Наконец великий изволил заговорить. Он выплюнул сначала недоеденное на ладонь, отдал ближайшему визирю. Тот с поклоном принял, начал благоговейно дожевывать...
Когда-то это напоминало мне некоторых философов.
***
Сидит себе в любой компании тихонький, малозаметный товарищ и хитренько усмехается...
Ты красноречивый, умный, веселый — что ж, смейся, шутя, разворачивай, как павлин, свой хвост общительности, блеска. Но смотри — споткнешься, скажешь или сделаешь какую глупость — малозаметный товарищ обязательно заметит. И ты тогда совсем иначе поймешь его улыбочку — улыбочку с надеждой на эту глупость.
Страшный ты человек, хитроватый товарищ!
1946-1979
КАК БУДТО РАЗНОЕ
Это — не звезда Героя, не слава поэта или космонавта, а только простое слово «спасибо» от человека, которого ты уважаешь. И это «спасибо» — большое счастье, награда за любимый труд.
Думаю так, лежа на густой клеверной отаве, около школы, обсаженной цветами, чистой и светлой.
За эту школу заведующая, одинокая женщина, получила на днях благодарность... только от инспектора районо, пожилого учителя. И про эту радость, про эту свою славу рассказывала даже мне, свояку, стыдливо.
***
Свадьба. Все, кто как может и умеет, веселятся: танцуют, поют, горланят, целуются. А он, тихий да работящий человек, молчит. Хозяин беспокоится:
— Как ты там, братка Юрка?
— Да вот грушу ем. Все очень хорошо.
И добрая улыбка.
***
В огромном мире — маленький человек, который заслуженно гордится тем, что умеет:
— Я направлю бритву — никто не поправит!..
***
Друзья возвращаются домой из далекой командировки. Один из них еще вчера узнал — жена позвонила по междугородному,— что дочь друга попала на улице под машину. «Жива, но большая травма». И везти эту тайну нелегко. Тем более — зная, что другу ничего не известно, и он смеется себе... Особенно тяжело было утром, когда уже подъезжали. Друг, умывшись, идет по коридору вагона, смеется, видя, как малая девочка смотрит в окно:
— Вот кто волнуется, видать, за весь вагон!
А тот, кто действительно волнуется — за весь поезд, тот молчит, кивает головой, соглашается. Даже с улыбкой...
***
Бояться за других — не трусость. Это называется немножко иначе.
***
По предложению райкома партии колхозники подсевали колхозное жито сераделлой для своих коров.
Это, известно, нарушение устава сельхозартели, но сделают так и на следующий год. Секретарь с улыбкой говорит, что устав тоже должен идти в ногу с жизнью, диалектически развиваться.
Правда, это возможно при наличии такой вот умной улыбки.
***
Верхнего, внешнего блеска у этого человека очень немного. Зато сильна корневая система — в народе, из которого он вышел в большой свет — бывший работяга, бедняк, боевой партизан, хороший душевный товарищ.
***
В сердитом настроении праведника сижу и троллейбусе и наблюдаю, как двое молодых пижонов заняли ближайшие к детским к инвалидным места и разговаривают себе, не замечая никого и ничего.
Вошла старуха, пробирается около них на свободное место. Ей неудобно и тяжело — с палочкой, едва идет.
И тут один из пижонов, не вставая, не прерывая разговора с приятелем, как-то непроизвольно, ловко и осторожно, как больную мать, взял старушку под локоть, немножко провел, не вставая, и посадил.
Тут-то мне и беседа этих... извините, ребята, что так показалось,— пижонов... и беседа их, хоть я и не слыхал ее толком, показалась куда более серьезной, и вот, вообще...
Вообще это мне вспоминается довольно часто. Как укор.
***
В бывшем княжеском парке, на большой поляне,— широкая полоса более темной травы.
Как это просто и как это страшно — почему она более темная!..
Здесь в сорок втором году фашисты зарыли полторы тысячи наших людей.