***
Черный, темный, «обиженный богом» бобыль долго и скучно рассказывает, как он было занемог...
Пусть рассказывает, надо же ему найти хоть какое-то облегчение!
***
В бедной, послевоенной деревне много дачников.
Когда по улице проходит стадо, городские дети кормят коз хлебом и печеньем. .
Пастух, пожилой и сухощавый мужичишка, злобно стегает козу кнутом.
Мамы-дачницы возмущаются. Им «соль достается» легче!..
***
Когда-то в соседней деревне была чума. Из окруженной деревни вырвался один зачумленный. Мужчины, караульные, пришибли его кольями, закопали почти живого.
На этом месте стоит теперь каменный памятник с крестом. И камень уже в лишайниках, и крест чугунный порыжел, а люди все еще рассказывают о той страшной необходимости — как будто прося прощения, тихо и немного торжественно.
***
Вчера смотрел интересную кинокартину «В мире животных».
Международный коллектив ее создателей с особым мастерством и старанием показал борьбу за существование — пожирание сверху вниз, по лестнице силы, хитрости, ловкости.
Думалось — и вчера, и сегодня утром,— что или мир не так устроен, или я совсем испортился: почему так болезненно воспринимаю обиду более слабого?..
Или просто я — человек, а нам свойственна иная форма сосуществования?
Если человеческий разум подпряжется к звериным нормам поведения, к тому «моральному кодексу» — будет фашизм во всех его проявлениях.
Вспомнил рассказ одного из друзей.
Два отца погибли на фронте. А жены их, две матери, были зверски замучены гитлеровцами. Чудом выжили только дети двух семей, мальчик и девочка. Потом они полюбили друг друга, поженились.
Теперь их сын, уже подросток, смотрит на телеэкране международную встречу боксеров.
Наш боксер здорово рубанул чужеземца. Тот полетел, не встает...
Подросток даже вскочил:
— Он не честно его, не по правилам! Так нельзя, нет!..
И — слезы на глазах.
А гость иностранный — немец, даже из ФРГ.
***
Десятиклассник «без укажи причины» застрелился из отцова охотничьего ружья.
Когда мать на выстрел вбежала в его комнату, парень успел еще сказать:
— Мама, как больно!..
Сама врач, она дала ему укол, вызвала «скорую помощь», замчали в больницу, и там он умер.
«Мама, как больно!..»
А у нас же, на земле, при разрешении конфликтов в человеческом сосуществовании десять тысяч убитых за день — «незначительные потери».
И живем. И смеемся. И верим.
***
Осень сорок второго года. Темная, мокрая ночь. А мужчины стоят за гумнами и смотрят, как — за семь километров отсюда — горит-догорает партизанское село. Смотрят и ссорятся.
Баптист, гундосый, из богатого двора, доказывает, что это все от бога, что «сбывается писание»:
— Господь недаром говорил: «Я — огонь всепожирающий!»
— Ну, так пусть жрет, если не нажрался!..
Вспоминают потом и то, что раввин в прошлом году, когда в недалеком местечке расстреливали евреев, говорил то же самое. Даже и талмудил над ямой, читал: «Сбывается воля Иеговы, ничего не поделаешь...»
***
Есть ли предел самолюбованию?
Бабе уже за шестьдесят, баба уже старая, скучно деформированная лишним салом, а вот на тебе — в лирическом настроении еще любуется сама собою. Да не тем, что было, а тем, что есть. Рассказывает соседке, как это недавно, год тому назад, один ученый в нее влюбился. Прямо на улице. И уже, говорили, сох, сох да и помер...
***
Пенсионер прогуливается с женой по кладбищу и paдуется, что на памятниках — «многие помоложе» его...
***
Однозубая бабка пристает к внуку, молодому рабочему-грузчику, с полным стаканом водки:
— Пей, я сказала!
Сыном похваляется:
— Ого, моего Пилипа в нашей деревне никто не перепьет!..
И сама, почти ежедневно, напьется и лежит на печи, что-то бормоча-напевая себе под нос. Видать, для души...
***
Старый батрак, рыжий, с проседью дядька Кондрат, человек одинокий и немного «блаженный», носил с собою — от пана до пана — мешок кремней, осколочков...
Кто посмеивался, что это вериги, кто думал: «Вот, просто придурок!..»
И очень немногие знали, что дядька мечтал о собственной хате. Уже собирал кременчики — чтобы натыкать их в цемент фундамента, украсить его, как у добрых людей.
***
Читаю историю, думаю о сменах формаций, столетий... И вдруг ярко, невольно увидел неутомимую бабку Прузыну или Агату — как она дробно, мелькая черными, потресканными пятками, идет, торопится в поле или с поля, где только работа да работа... Для куска все еще не очень щедрого хлеба.