Солнце сквозь тучи подперлось косами. Вечер тихий и теплый.
До моста — берегом, под дубовыми и липовыми ветвями, назад — стежкой во ржи. Колосья — на уровне глаз, крупно, сладко налитые. Колос к колосу — такие похожие и такие разные, как листва. И такое их множество,— спокойное ощущение бесконечности, бесчисленности, благополучия. Спокойное, даже теплое, будто мудрое по-стариковски, без того холодного ужаса, с каким когда-то, думалось про бесконечность, вечность мира, жизни.
***
Второй день без дождя. Ходили по лесу, собирали чернику, нашли немного земляники, голубики и лисичек.
Хорошо так — объяснять веселой, смышленой восьмилетней девочке, что к чему, вместе с нею любоваться бабочками на цветах, муравейником под кустом бузины, с которой на муравейник опадают ягоды, малюсенькими дубками, на пять, на три листочка, как хорошо вместе найти боровик, а потом идти по пыльной, наконец, дороге, с одной стороны которой только что покинутый нами лес, а с другой — поле, колосья, далеко за которым — наднеманские деревья и добротные хаты, в одной из которых мы живем...
А вчера поздним вечером, холодным и ясным, я задержался на крыльце, увидев, как слева от меня, больше на восток, стояла почти полная луна, а больше на запад, над еще не погасшим закатом и над лесом, ярко мигала крупная звезда.
***
На северном склоне горы за нашей деревней были когда-то лески, которые потом почему-то вырубили. Между серыми, выжженными морозами, солнцем и вымоченными слякотью пеньками буйствовала трава с пушистостью цветов и звоном пчел, шмелей и разной мошкары.
С тех дней мне с особенной выразительностью помнятся маленькие голубые мотыльки, которых мы ловили сачками. Для школьной коллекции. А еще больше — для радости. Как оказалось — на всю жизнь.
***
Сколько это стоит — затаившись в утренней тишине подлеска, где столько солнца, зелени, березовой и сосновой пестроты, где от всей этой роскоши лениво перекликается птичья мелочь, сколько это стоит — вдруг от деревни услышать домовитый клекот аиста?..
***
Вернисаж в кустах можжевельника — паутина. В солнце и росе. Сплошь паутина, где только можно ее нацепить.
Хорошо думать о микромирах, мимо которых проходишь, о маэстро, которые их творят.
Переход через лощину, где кончается старица. Сладкий запах прелого ольшаника, брошенного на эту стежку.
Туман над лесом, на вершинах. А на реке он — от крутого берега.
Совсем не жаль, что попусту простегал утро спиннингом. Охота с блокнотом. На красоту и здоровье.
***
Голый, сухой берег быстрой, широкой Щары. Только кустится можжевельник, а то и его нет. Несколько молодых дубов. Низких и стройных, как боровики.
Один такой «боровик» — на самом краешке крутого берега. Засох. Издалека сивеется, как что-то необычное.
Бобры его обгрызли, рассчитывая спустить на воду. Однако почему-то не догрызли толстой ножки, и «боровик» стоит.
Каждый, видать, пожалеет сначала. А потом, увидя, кто виноват, поругает бобров. Не слишком зло — ведь и работники и мастера. А инструмент какой! На твердокаменной древесине — следы их резцов.
***
Около березок немного вереска. Расцвел на солнце.
Глянул вверх. Богатая листва и пестрые стволы тихим шумом поют в вышину.
Краса природы зовет к чистоте души.
Это не мысль, а чувство.
***
«Зеленка», которой много по обеим сторонам стежка, пестро-желтая от сурепки. Гудит пчелами, мягко поблескивает взлетами бабочек-капустниц. Это — нижняя радость земли.
А в кронах лип — на погосте, мимо которого иду на Неман, поодаль от погоста, на дороге, еще дальше, на хуторе,— всюду щедро клекочут, перекликаются невидимые в листве аисты. Радость — верхняя, в чистое, наконец-то, небо.
***
На тропинке между покосом и полем, глядя на безнадежно, холодно мокрый овсяно-виковый подсев, неожиданно и ярко представил, вспомнил мать большой и трудолюбивой семьи, из которой недавно, внуком, вышел в мир один из моих юных талантливых друзей. Она была неутомимая заботннца, ради детей из-за бедности бралась за все. Работа — работой, а еще же и каталась тетка в купальскую ночь, уже на самом рассвете, по холодной росе. «На длинный лен», чтобы тот хорошо уродился. Сбросив и нательную рубашку, одна в том поле — даже жутко, как на последней молитве...
***
Аистиный подросток, устав летать, сел на сухую ветку сосны, которая видна мне за белым полем гречихи. Долго на ней умащивался, не складывая крыльев, а потом — кто тут поверит? — упал и, не задевая ветвей, падал до самой земли. Там постоял сначала, подумал, а потом пошел между деревьями пешком: черт с ним, с этим летаньем!..