К примеру, человек, вверивший свою жизнь в ее руки, сильно рискует, потому как первый этап развития – всегда разрушение. Истории ее клиентов, казалось, из руин состояли: семья, карьера, бизнес, мировоззрение – всё шло под откос, взрывалось, рассыпалось в прах. Всё, что мешало развитию, мешало беспрепятственному течению жизни.
Цитируя ее, говорили, что работает она исключительно с «интеллектуалами и царями», и ни за какие деньги не попасть в круг ее клиентов, если вдруг она не признала тебя ни тем, ни другим. Сплетничали о закрытых государственных проектах, где она вела исследовательскую деятельность, разрабатывая психотехнологии воздействия и влияния; о том, что владела гипнозом и редко снимала элегантную кепи, низко опустив ее на глаза. Переходя на шепот, объясняли новичкам, что так, якобы, Петровна закрывает третий глаз, чтобы хоть время от времени отдыхать от реальности.
После такой презентации я решил, что на пару часов могу покинуть келью – мне не терпелось воочию увидеть человека, знающего секрет мироздания.
А потому пицца, действительно, подождет.
То, что Петровна примет меня, сомнений не было. Я, вообще, не представлял, есть ли в городе еще кто-то, кроме меня – царь и интеллектуал.
Из окна такси Харьков выглядел точно так же, как несколько месяцев назад. Ничего не изменилось, кроме времени года. Человечество – всадники и пехота – бодро неслось по Сумской, всем видом показывая отсутствие надобности в хорошо отдохнувшем предводителе.
На видавшей виды турбазе Ромашка, обветшавшей еще при Советском Союзе, украшенной по случаю фестиваля подручным эзотерическим хламом, послушать Петровну собрался полный зал. В назначенное время на сцену поднялась невысокая женщина и в наступившей вдруг гробовой тишине голосом, лишенным каких бы то ни было заигрывающих с аудиторией интонаций, начала обычную академическую лекцию, со ссылками на источники, схемами, вступлениями, заключениями, выводами. Никакой алхимии. Ни тебе хождений по воде, ни раздачи хлебов. Я ожидал другого.
Несмотря на разочарование, продолжал стоять, возвышаясь в проходе между креслами, в белой рубашке, цилиндре, бабочке, сложив на груди руки. В какой-то момент Петровна сделала паузу, взглянув точно на меня. Я тут же все понял: больше нечего делать в этом зале, меня выбрали, можно звонить, договариваться о встрече. Осталось раздобыть номер телефона.
Петровна приняла меня в крошечном кабинете в центре города, на улице Иванова. Зарешеченные окна первого этажа, старая мебель, просиженный стул для клиентов – ничего общего с респектабельными кушетками киношных психоаналитиков. На вопрос: «Зачем пришли?» – я долго рассказывал о своей отшельнической жизни, что в последнее время проходит в безнадежном поиске радости. Наябедничал о женщинах, о том, как не понимают, дуры, ничего. Вспомнил Кристи, «Кайен», келью. Упомянул о Вовочке, о том, как вместо монаха мне подсунули алкаша-сторожа. Немного поныл о деньгах, но вдруг, где-то на второй минуте монолога о бренности материального, остро ощутил надуманность проблемы и замолчал. Петровна выдержала паузу, пристально разглядывая меня поверх очков, закрыла тетрадь и улыбнулась:
– Ну, хорошо-хорошо, Даниил, есть с чем работать.
После первой встречи я стал бегать к Петровне как на свидания, два раза в неделю. Это так мало – два приемных часа в неделю! Мне нравилось говорить с ней, нравилось слушать. Ее образ в моей душе мерцал, расплывался, завораживал, как отражение звёзд в дрожащей воде. Она то награждала меня словами поддержки, согревая замерзшее сердце, то вдруг дразнила, провоцируя на подвиги и сумасбродства, так, что я еле сдерживал рычание в ответ. Петровна выращивала мою душу, как опытный агроном выращивает в вечной мерзлоте нежное экзотическое растение – тщательно оберегая, и в то же время, закаляя первые проклюнувшиеся ростки.
Вскоре мне стало очевидно, что дают человеку деньги – большие, чем нужно для выживания. Они дают возможность делать то, что любишь, не задумываясь о коммерческой стороне вопроса. Делать то, что любишь. Такой простой ответ. Осталась малость: узнать, что любишь. Это стало самым важным.
Я пробовал рисовать, петь, строить дом, занимался у-шу, танцами, разработкой рекламных концептов, посещал бесчисленные культурные мероприятия, писал стихи, слушал лекции, пока вдруг не вспомнил про театр. Огни рампы действовали на меня гипнотически. Люди, открывающие рот только для того, чтобы произнести мной написанную реплику, по моей задумке надевающие костюм, делающие в заданном направлении шаг и поворачивающие голову; декорации, отражающие мое видение мира и, главное, то, что заставляло мою кровь быстрее бежать по венам, – аплодисменты! Театр настолько завораживал, что я даже боялся сознаться в своей любви к нему.