Ответил и понял: вот то, что надо. Свита притихла под впечатлением, еще бы! Вожак, авторитет, сила характера. Настоящий мужик – никаких нежностей, не плачет, не танцует. Я мысленно добавил: «и в цирке не смеется».
Минут десять мы смотрели на Принцессу сквозь расклеенное рекламой окно кафе. Площадь к тому времени опустела: такси, маршрутки, трамваи растащили по городу в разные стороны вновь прибывших, только она осталась. Глядя на нее, я с каждым мгновением все больше злился. Меня злила чудовищная, неподходящая ей детскость, с которой она отдала жизнь в руки первого встречного.
Смешиваясь с возбуждением предстоящей встречи, сердце захлестнуло желание преподать ей жестокий жизненный урок. Раздувая душевный мартен, злость переплавляла страх в страсть. Мне уже не терпелось снять с нее кружевное тряпье, скорее вскрыть грудную клетку, достать набитое ватой шелковое сердце, хотя бы для того, чтоб убедиться: да – шелковое, да – красивое, не настоящее.
Пил кофе, дожидаясь, когда Принцесса отвернется, хотел незаметно выйти из кафе, чтоб материализоваться сразу в центре площади, будто из невидимого глазу телепорта.
– И как только муж тебя отпустил? – не доходя пару шагов, спросил вместо приветствия.
Она слегка пожала плечами:
– Не отпускал, я ушла от него. Полюбила другого человека и ушла. Привет, Даниил.
Все оказалось гораздо хуже, любовная игра, лекарство от скуки, с первых минут обернулась проблемой, неожиданно обозначились правила, усложняющие ход. Чуть дыша, я замер на минном поле:
– Что планируешь дальше?
– Быть с тобой. Ты сказал: «Возвращайся».
Мысленно перебрав за мгновение матерные слова, что выучил за жизнь, выдохнул: «Спокойно, Дэн, всегда ведь есть план Б. Спокойно». Смиряя тайфун внутри, молча улыбался, повторяя как мантру: «Спокойно, спокойно». Но, черт возьми! Я хотел играть в кошки-мышки с уставшей домохозяйкой, хотел дразнить ее мужа, хотел тайных, полных огня свиданий, а получил что – ее жизнь? Зачем она мне? Я со своей толком не знал, что делать.
По дороге с вокзала попросил водителя такси остановиться напротив Оперного. В закутке возле театра, со стороны Рымарской улицы, к стене притулилась полосатая торговая палатка, к тряпичному боку которой сиротливо жались стол и два пластиковых стула.
– Знакомься, здесь я и живу.
– Хорошо, – не меняясь в лице, кивнула Принцесса.
Присели. Под шум города минут сорок рассматривали замызганную стену, давились дрянным растворимым пойлом. У меня сложилось впечатление, будто Принцесса вообще не соображает, что происходит, я еще раз спросил:
– Ну, как тебе мое жилье?
– Не знаю, как ответить, – ее щеки вспыхнули, – В любом случае, у меня есть немного денег, снять квартиру на первое время хватит.
Я резко встал из-за стола:
– Пошли, – подхватил ее чемодан, не слишком вместительный для человека, приехавшего на ПМЖ в чужой город. Мы покатили в сторону Гиршмана.
Небольшая чистенькая квартирка с чуть заметно уставшим ремонтом ждала нас на первом этаже. Открыв дверь, ключи от которой Джексон вручил мне перед самым отъездом на вокзал, я мысленно похвалил его выбор.
– Располагайся.
Кухня-студия, крошечная спальня, большую часть которой от стены до стены занимала гигантская кровать, душевая кабинка – хозяева прекрасно понимали, что нужно гостям, готовым платить посуточно.
Назавтра, измученный бессонной ночью, прошедшей в тщетных попытках заняться любовью, но так и не получив отклика от главного органа любви, я выдал Принцессе банковскую карту, ключи от «Фабии», арендованной накануне, и скорее умчался, оставив распоряжение не скучать. Мне требовался перерыв. Рядом с ней я чувствовал себя странно, внутри, едва слышно, что-то тряслось и будто переворачивалось. Получить в полное распоряжение жизнь человека – то еще испытание, это нужно суметь пережить. Но только сразу сказать прямо: «Уезжай!» было не интересно.
Привет,
двух месяцев не прошло с моего отъезда, Пашка прислал письмо, настоящее бумажное письмо, представляешь? Почему-то страшно было его открыть. Целый день ходила вокруг да около, мучаясь дурными предчувствиями. Для смелости налила бокал вина, а когда в бутылке осталось меньше половины, нащупала пустой уголок, осторожно оторвала краешек и вытащила из конверта его окровавленное сердце в форме тетрадного в клетку листка, исписанного аккуратным Пашкиным почерком.
Скажи, что делают чудища с человеческими сердцами? Едят? Медленно поджаривают на огне до хрустящей корочки? Режут тонкими ломтиками, подцепив серебряной вилкой, лениво кладут в пасть?