Конечно, все это не одежда, лишь театральный костюм. Участвую в показе фильма «Ангел А» – для тех, кому очень-очень нужны ангелы.
Вторую неделю мы разъезжаем по Харькову. По всем городским пунктам приема металлолома, бумаги, стекла, заглядываем на теплотрассы, в заброшенные дома, подворотни – ищем будущих зрителей. Находим измученных, уставших, больных с похмелья, одетых в дурно пахнущие лохмотья бездомных людей и вручаем приглашения. Готовим костюмы, декорации, покупаем к угощению печенье, кофе, ведем переговоры о месте и времени проведения. Осталось совсем недолго ждать. Прохладным осенним вечером в центральном католическом костеле Харькова мы и наши зрители – бомжи со всего города – поговорим об ангелах, глядя на звезды.
Вечером на показе у меня случится другой наряд: черное платье того же кроя, только теперь образ, далекий от ангельского: до самого бедра боковой разрез, в котором видна кружевная резинка сетчатого чулка, высокие перчатки, белая бабочка и цилиндр. В руке планируется тонкий поводок, на котором скучает добрейшее по сути и страшное по форме существо – черный доберман. Мое место будет на входе, стоять, не шевелиться, лишь легким кивком головы приветствовать вновь прибывших. Надеюсь, удастся сдержать улыбку, соответствовать готической стилистике храма и серьезности мероприятия.
Забавно: с вечера до утра я хожу по квартире в костюме Евы, после завтрака воплощаясь ангелом, летаю по городу от счастья, не касаясь тротуаров, чтобы к вечеру пасть на грешную землю демоницей. Так весело и бесшабашно, шумно, вызывающе, так остро, волшебно, не верится даже, что по-настоящему – так театрально, в лучах его улыбки, идет моя жизнь, как спектакль. Шоу, в котором он – гениальный режиссер, а я – его любимая… любимая… Ах, здесь некстати просится продолжить – любимая кукла. Но нет. Это было бы слишком цинично. Люди не умеют так притворяться.
Твоя С.
После переезда Принцессы в Харьков, мои отношения с Анной не окончились, хотя претерпели значительные изменения. Поменялось практически все, включая расписание. Ночи проходили в квартире на Гиршмана, с новой примой, Анне же доставались редкие обеденные часы, когда я, по легенде, якобы ездил по важным делам, не имея возможности взять Принцессу с собой.
Оказалось, женщина, по собственной воле лишившая себя выбора, в условиях конкуренции способна на чудеса. Анна преобразилась: тихая покорность, возведенная в культ, теперь звучала райской мелодией. Временами, не мог выбраться из ее постели, как пчела, оседлавшая сахарницу, не может улететь, пока не сожрет все. Не осталось мест, которые бы мы не исследовали, фантазий, которые бы не воплотили. Я прыгал в теплый океан ее объятий, не желая выныривать.
Одновременно с этим преображением произошло еще одно чудо – мы начали подолгу разговаривать. Чаще всего о Принцессе. Мы говорили о ней так много, что в один прекрасный день хлопнула входная дверь, явив на пороге Принцессу собственной персоной. Застыв в дверном проеме нелепой статуей, она ошалело смотрела на нас – голых, при свете дня, посреди взъерошенной постели. Я даже не успел растеряться. Анна тоже выглядела невозмутимой, только едва заметное дрожание губ, готовых в любую минуту расплыться в улыбке, выдавало настроение с потрохами – где-то в тайном дневнике души нарисовался очередной зачет, один-ноль в ее пользу.
Еще с кровати начав нести какую-то околесицу, убей – не вспомню, я поднялся навстречу, пытаясь по-шамански заговорить Принцессу, как необъезженную кобылку. Поглаживал плечи, напряженную, вытянутую в струнку спину, шептал на ушко, шаг за шагом подталкивая туда, где, отбросив в сторону одеяло, равнодушно наблюдая за происходящим, сидела, поджав по-турецки ноги, обнаженная Анна.
Хватило нескольких минут колдовства, прежде чем губы женщин встретились.
Еще через полчаса я чувствовал себя королем мира, смотрел на них – растрепанных, вспотевших, огненных, испытывая головокружительное чувство триумфа: подо мной, кусая губы, тяжело дыша, в объятиях друг друга, забыв обо всем на свете, сводя меня с ума, кончали две женщины.
Ночевать на Гиршмана не поехали, так и уснули втроем – мокрые, опустошенные, не найдя сил даже сходить в душ.
Среди ночи, будто от удара изнутри, я открыл глаза. Темная тихая комната, казалось, настороженно прислушивалась к человеческому дыханию. Тусклый свет уличных фонарей сквозь тонкие занавески робко заглядывал в окна, едва наметив силуэты на светлой простыне. Некоторое время я смотрел в темноту, пока вдруг не увидел нас словно бы сверху. На одном плече – Анна, на другом – Принцесса, и я, в центре, распятый: руки в стороны, ноги вытянуты, приговорен к чертовой кровати обнаженными женскими телами. Ни шевельнуться.