Привет,
он попросил меня подняться, а потом толкнул к Джексону, сказав – на, мол, бери! А я даже не перестала улыбаться. Звучит, конечно, оправданием, но в этом блядском наряде, с огромным красным ртом, со мной что-то происходит – веду себя как блядь.
Уставший Джексон, весь вечер еле терпевший наше общество, вдруг сгреб меня в охапку медвежьими лапами и поцеловал. Если бы вместо поцелуя он зарыдал на глазах всего зала, в этом было бы меньше отчаяния.
Мы вышли на улицу, закурили. Он обязательно хотел, чтобы я обо всем знала. Говорил, говорил, говорил. Но мне знать не нужно. А потому, дождавшись паузы, лишь спросила:
– Если он так плох, зачем ты здесь?
Казалось, вопрос поставил Джексона в тупик. Он, постоянно сбиваясь, начал рассказывать что-то про отца, про детство, про мечты. Закончил:
– Поехали. Любой отель на выбор. Поехали.
Я обняла его, такого огромного, уязвимого.
– Спасибо, Джексон, не поеду. У меня ведь тоже есть мечты.
Когда вернулись, в баре от веселья не осталось и следа. Дэн хмурился, казалось, был чем-то недоволен. В гостинице, у стойки администратора, я впервые получила ключ от отдельного номера.
– Мы свободные люди, Принцесса, – прозвучал ответ на мое «Почему?».
Отодвигая меня от двери, как если бы он был незнакомцем, леденея взглядом, спросил: «В чем дело?». Моих ответов высыпалось сто-пятьсот – не выбрать главного. Заваленная ими, я молча сделала шаг в сторону, пропуская вперед пьяненькую, без конца хихикающую, актриску. Да, возможно, проблемы нет. Все желания обладать и принадлежать надуманны. Мы свободны делать что угодно. «Люблю» – не повод к жизни под диктовку. Но волнам ревности не объяснить – мол, шторм нам ни к чему.
Пол уходит из-под ног, соленая вода заливает лицо, я задыхаюсь, в отчаянии цепляюсь за слова «свободны», шепчу в телефон:
– Джексон, так говоришь, любой отель?
Пятнадцать минут ожидания под закрытой дверью. Пятнадцать вечных минут.
Ничего не вижу – мне страшно смотреть, не слышу, затыкаю уши – от тихого скрипа кровати можно оглохнуть. Теряю себя в происходящем, отключаю чувства, мозги. Забываю. Впадаю в беспамятство. Исчезаю. Черным цветом затираю все радужные пятна, все то, что делало меня мной, и жизнь моя сейчас – дурацкий фильм: чужая одежда, волосы, туфли не по размеру и не по размеру кровавый рот.
Если это свобода, скажи, отчего так больно?
Утром долго смотрюсь в зеркало. Долго-долго, так долго, что перестаю узнавать свое отражение. Кто это? Чьи это глаза? Отчего так пристально смотрят, отчего сжаты в тонкую нить губы, и две резких складки протянулись от носа к уголкам рта? Кто я? Приз? Игрок? Или всего лишь фишка, которую беспечный кто-то швырнул на стол в обмен на легкий холодок внутри от дозы адреналина, пока крутится колесо? Услышал: «Ставки сделаны, ставок больше нет», замер на несколько секунд, и, ничего не чувствуя, оставил фишку на столе – выиграло тринадцать черное. Слышишь, – тринадцать черное.
Адская игра – ни названия, ни правил. Погружение. Чем глубже, тем яснее инородность пространству, казалось бы, должно наоборот. Не получается раствориться. Не привыкнуть. Только расстаться, оставив оголенными нервы, порванными провода.
Затопленная слезами бессонная ночь, проведенная в усыпанной осколками яме иллюзий, с мамочкой Джексоном, сломала мои представления о мире свободной любви, сильно уменьшив в картине количество красного, количество жизни.
Скажи, есть ли свободная воля у человека?
Можешь не отвечать, я знаю.
У человека – есть!
Твоя С.
Отодвинул ее от двери, сказал: «Мы свободные люди. В чем дело?» Затолкал актрису в номер, швырнул на кровать и грубо выебал, не дав раздеться, речевкой отбивая ритм: «Мы. Все. Свободны. Мы. Все. Свободны. Мы. Все…». Юному дарованию, казалось, было плевать на весь сыр-бор, она увлеченно репетировала сцену бесконечного оргазма. Всё на пользу. В тот момент я хотел одного: чтоб та, что сейчас рыдает за дверью, стала свидетелем, зрителем выступления; чтоб утром, измученная катарсисом, цеплялась за мой рукав, заглядывая в глаза, повторяла: «Прости, прости меня, я всё поняла».
Не знаю, что там она должна была понять, за что вымаливать прощения. Мы все, конечно, свободны, можем делать, что хотим. Да, можем. Конечно. Только не она. Для нее за малейшим отступлением от воли режиссера, моей воли, будет следовать удар под дых, будет страшно, будут слезы, будет размазанная по щекам тушь.
Через час я заказал такси, объявив антракт в порно-шоу. Отправил бездарную кандидатку на главную роль домой и вызвал Анну, мне требовалось тепло.
Утром в коридоре под дверью никого не оказалось. Я постучал в номер напротив. Тишина. Постучал еще раз. Глухо. Купил в автомате кофе, вернулся, по дороге успев накрутить себя так, что собрался разнести к чертям долбанную дверь.