Ближе к вечеру вместе с художницей идем в магазин, по дороге болтаем. Ее зовут Елена, она вообще-то психолог. Хотя я в этом сильно сомневаюсь – за месяц от нее ни разу не услышала в свой адрес душевного диагноза, быстрой приметы людей с психологическим образованием. Из всех каверзных вопросов ко мне – только один: «Снежана, как давно гадаете?». Я отшутилась: «С прошлой жизни». Елена улыбнулась и больше ничего не спросила.
Она из Харькова. Там все спокойно.
Вчера нам захотелось вина. Открыли бутылку красного, нарезали домашнего сыра, помыли инжир, виноград и ждали мясо – Владимир, муж ее, решил побаловать всех ужином. Священнодействовал у мангала, рассказывая байки – лучшее из мировой истории инженерии, получив в моем лице восторженного слушателя. И очень удивился, случайно обнаружив культуролога:
– Снежана, Вы серьезно?
– Абсолютно.
Всегда хотела знать, как устроен мир. По-детски упрямо дергала жизнь за рукав, твердила: «Ну, расскажи, расскажи, как?». Жизнь улыбнулась, моим пальчиком клацнула Enter, и вот я – студентка лучшего в мире курса культурологии. Ах, что за время, я была влюблена поголовно во всех преподавателей! Мифология, философия, история, религия, искусство – случился большой взрыв, моя вселенная стала расширяться с невероятной скоростью, я заново обретала память. Память всего человечества.
– Работали по специальности? – включилась в разговор Елена.
– Да как-то не довелось.
Раньше в кругу моих знакомых, как сказал бы историк культуры, «в пространстве с патриархальным укладом жизни», так было принято: мужчина работает, зарабатывает, а женщина… женщина солит огурцы, варит варенье, выращивает детей и цветы. Если сумеет найти в этом смысл. Если нет – придумывает занятие по интересам. Увеличивает статью расходов в семейном бюджете: снимает офис, тратит состояние на деловой гардероб и прекращает консервировать овощи. Мое увлечение культурологией вписывалось тогда в категорию: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».
А нынче – денежный вопрос. Мужские дотации на мои интересы давным-давно кончились. Мир называет цену. Ничуть не смущаясь, дает обратную связь, обозначая коэффициент моей нужности социуму. Цифра не утешительная. Недавно пляжный мастер тату, обжигая плечо мое иглами, сказал: «Если в руках человека есть ремесло, можно прожить где угодно». Культурология – не ремесло, и, кроме колоды гадальных карт, нет у меня навыков, за которые платили бы деньги. Быстрые, нестыдные деньги. Что я могу предложить людям, кроме своих историй?
Слегка помолчали. Сняли мясо с огня, долили вина. Заговорили о чудесной августовской погоде: что летом в Харькове душно, и как хорошо у моря. После – снова про Харьков, видно соскучились, и я вдруг призналась, что жила там.
– О, и как Вам Харьков? – хором интересовались Володя с Еленой.
– Как мне?
Бросая в костер слова, вытаскивая из сердца занозы, я рассказала.
Харьков.
Не помню подробностей – ни слов, ни действий, только чувства, словно волны, в безумии бьются о скалу. И все.
После шторма волны все так же могучи, прекрасны, полны сил, а душа моя после – в лохмотья. Кровавые ошметки – любой дотронься – крик. Боль адская. И вместо воды – огонь. Яростно гудящее пламя, самой страшно. Выжгла вокруг себя пустыню, ни души на сто верст. Вой, кричи – никого. А сама – ветка сухая: злая, колючая.
Как выжила? Что стало соломинкой той, за которую жизнь моя зацепилась? Не знаю. Ангел небесный? Незримой стеной встал между «здесь» и «там» непроходимым препятствием на пути самого быстрого решения: всего-то девять этажей. Сколько там метров? Двадцать – двадцать пять? А секунд?
Это очень быстро. Я когда-то с пятидесяти прыгала. Вначале пописять сбегала, волновалась – приземлюсь, а штаны мокрые. Потом стояла, спутанная по ногам, отягощенная страховочными карабинами, под свист и крики, доносящиеся снизу, думала: «Будь, что будет, мне теперь все равно – самое важное со мной уже случилось». Чуть присела на дрожащих ногах, отцепила мокрые ладони от поручней и вперед, в минус пятьдесят метров. Знаете, что самое страшное? Самостоятельно сделать шаг, и чтоб толкнули – самое страшное. Принять решение, в котором черным от страха по белому собственной жизни: «Никого не винить».
Когда все закончилось, понятно стало, что жива, даже здорова и счастлива, что одноглазая только дразнилась, просвистев над головой, а всерьез не замышляла. Так захотелось любви, теплого живого тела – до одури захотелось! Вот она, обратная сторона небытия: нет ничего – ничего, кроме тела, кроме вкуса его, его запаха, и бесконечного ритма – дыхания Вселенной: «Да, да, продолжай милый, еще». Люди вокруг? Бог с ними, людьми, к черту всех – вот, смотри, жизнь моя пульсирует, зовет – бери! Но нет, только скала.