Я дышал сквозь новую маску. Её не нужно было носить постоянно, как постановили лекарь, Фелицио и Офелия. Лишь тогда, когда начнет недоставать кислорода. Протез отравлял тело, гнал по венам сыворотку, поддерживающую связь неживого с живым. Я был в здравом уме и с чистым сознанием, но приживание проходило болезненно. После того, как я рассказал алхимику и Сильвии, что произошло во дворце, о Гекторе и всём остальном, они провели взяли некоторые анализы, многозначительно переглянулись увидев результаты и сообщили, что я везунчик, ибо меня спасло только то, что я почти не поддаюсь никаким внушениям или магическим или алхимическим манипуляциям. Моё тело борется с заразой, самоочищается и восстанавливается. Но такое вмешательство в организм, как зачарованный протез, сильно ударило по защите и сколько времени потребуется, чтобы полностью прийти в себя — сказать невозможно. Может, неделя, может, месяц, а, может, годы. А потому Фелицио и Офелия помогли, подправив маску, которая больше напоминала автомобильную или вентиляционную решетку, маленький вентилятор разгонял пары Кристаллов, которые как вакцина, помогали справляться с отравляющим эффектом сыворотки.
У Гектора не было шансов, он просто не смог справиться с ядом, что заменил ему кровь, стал рабом своего создателя и покорно выполнял приказы советника и императрицы. Всё так запуталось. Мы ставили всё на Церею и её влияние, а она оказалась совсем не такой бедной и загнанной волками в угол овечкой.
Анне было еще хуже, чем мне. Её сердце и легкие были поражены скверной, природу которой никто не мог определить. Древняя магия, порожденная пороками и темными желаниями, жаждой власти, ревностью, завистью. От нее нельзя избавиться, с ней можно бороться только самостоятельно. Это борьба с темнотой внутри. Ариджит был поражен тем же способом, жена отравляла его разум и тело годами, просто находясь рядом, а потом нанесла последний удар, подставив Себастьяна.
Себастьян сейчас у них. Я вижу, как переживает Офелия, как задыхается от неизвестности. Не думал, что у этих двоих за время их короткого общения, возникла такая связь. о сейчас его судьба была неизвестна, может, его уже казнили или упекли за решетку пожизненно. Это огорчало меня. Я словно отец, который не хочет выдавать дочь замуж за парня с ветром в голове. Но куда больше меня волновали не нежные чувства моих друзей друг к другу. Офелии пришлось убить собственного брата, хоть он и не совсем был “жив”. Еще я со своей рукой, Анна… Анна убила её мать. Волнует ли это её? Когда умер Джозеф я не испытывал отчаянной грусти, как когда покидает тебя близкий человек. Я знал его без малого неделю, да я совсем его не знал. Нас ничего не связывало, кроме того факта, что наш отец дважды засунул в кого-то свой отросток. Я лишь почувствовал, как стал причастен к еще одной бессмысленной смерти. Просто потому что был рядом. И злость, истинное направление которой определить невозможно. Просто необъяснимые эмоции, захватывающие в моменте и отпускающие также быстро. Но девушки… Они же чувствуют иначе. И хоть она совсем не знала свою настоящую мать, а, впервые увидев, та предстала в самом ужасающем виде, всё же… Должна же она была что-то почувствовать? Она совсем мне не открывается, лишь шикает и дерется. Замкнулась, как я после смерти Даны. Я тогда сбежал, но Офелия еще здесь. Думаю, она намного сильнее меня. И я не хочу на нее давить, но и оставлять наедине с этими убивающими в своей совокупности эмоциями, не собирался.
Мы ждали информации от Августа и Клары, но они лишь разводили руками, говоря, что настолько тихо во дворце не было никогда. Никто ничего не знал и никто ничего не обсуждал. Слуги отходили от похорон Императора, стража держала посты как обычно, безмолвно. Но это и пугало. Кто-то приказал им молчать, потому что невозможно, чтобы совершенно никакой информации не просачивалось, это просто не в людской манере – держать в себе настолько громкие новости. Все переключились обсуждать пожар, который худо-бедно удалось потушить, благодаря начавшемуся дождю. А ведь я думал, что мы сделали всё, чтобы огонь не был слишком сильным.
— Я закончила. Подвигай пальцами.
Я послушно подал мысленный сигнал руке. На самом деле, не было никакого сигнала, я как будто шевелил своей же рукой, но ощущалось слегка иначе, медленнее, тяжелее, с задержкой на доли секунды, как если бы я отлежал руку.
— Болит где-то? – слегка хрипло продолжала допрос Офелия.
— Только когда ты специально делаешь мне больно.
Офелия цокнула и закатила глаза. Кажется, она слишком много провела времени наедине с Сильвией, и даже как будто повзрослела.
— Ты можешь со мной поговорить…
— Я знаю, — перебила Офелия и спешно начала собирать свои инструменты.
Она с грохотом и перезвоном швыряла их в ящик, что-то падало мимо, заметил дрожь в её пальцах, а ведь минуту назад она твердой рукой закручивала на мне расшатавшиеся болты. Офелия трясущимися руками начала собирать с пола отвертки.
“Не могу больше на это смотреть!” – прокричало сознание. Я встал со стула, и опустился на одно колено, захватывая её ладони в свои.
— Отпусти, Артур.
— Нет.
— Я не!... — Офелия попыталась вырваться, но я не позволил.
— Ты можешь не разговаривать со мной, но не держи это в себе! Не молчи, не пытайся делать вид, что всё нормально! От это становится только хуже. Кричи, рыдай, бей посуду, сходи на исповедь в конце концов и помолись Акдасу!
Офелию затрясло с еще большей силой.
— Если я так сделаю, она… она снова залезет мне в голову!
Видимо мысль о том, что “хозяйка” снова залезет в голову страшнее, чем глушить эмоции.
— Её здесь нет. Здесь только мы с тобой, оглянись.
Офелия пробежалась глазами по комнате. Лампа тускло мерцала под потолком, пора поменять Кристалл. Холодные стены врачебного кабинета глушили наши голоса. Эту комнату специально изолировали, чтобы не мешать всем, если “пациент” вдруг кричит от боли. Лечебное крыло было вынесено же от основного здания чуть поодаль. Я стал здесь частым гостем.
— Выйди и постой на шухере, — со сталью в голосе попросила Офелия. Я кивнул и вышел за дверь, но всё же оставил небольшую щель. Мало ли что она может предпринять.
Она подошла к ящику с инструментами, подняла его, явно не без усилий, и швырнула в противоположную стену.
— Да пусть этот мир и эта Империя катится к черту!
Она рвала и метала. Под раздачу попало все, что было в комнате.
— Во всем виноват этот идиот Гектор! Вечно ему надо влезть в какую-то историю. Надо же было пойти тогда за Артуром, надо было поднять этот чертов пистолет, а теперь он мертв. А что я скажу родителям? Простите, но ваш сын оказался полным придурком? А я что? Почему не отговорила? Ой, простите, вы же учили слушаться старшего брата во всем! И я недалеко от него ушла – такая же дура! А потом оказалось, что он мне даже не брат, а вся моя жизнь – сплошная ложь и обман!
Офелия упала на колени, руки упали вдоль тела. С криков она сорвалась на смех, к нему присоединились рыдания. Руками она утирала слезы с лица.
— Если бы я не родилась, этого ничего бы… не произошло… Гектор… мой милый брат… почему ты умер?
Рыдания сменились протяжным воем, таким горьким, что даже мое собственное сердце готово было разорваться на части. Офелия резко замолчала и кинула взгляд на дверь, в глазах искрилось что-то нехорошее. Она опустила руку на пол, дверь с силой захлопнулась перед моим носом. Я подергал ручку, но она не открывалась. Плечом выбить тоже не получалось. Она что-то задумала, и решила не посвящать меня в свои планы.
“Окно!”
Я выбежал поскорее на улицу, обогнул постройку и нашел то самое окно. Довольно высоко, просто так не залезешь. Боясь использовать руку, решился и несколькими точными ударами сделал в камне несколько углублений. Рука хоть и металлическая, но боль от удара вполне осязаемая. Забрался по стене, подтянулся по откосу и наконец, смог увидеть, что происходит. Офелия держала в руках хирургический скальпель, обернулась и я встретился с зелеными глазами, в которых было лишь отчаяние. Одними губами она произнесла: “Прости”, вытянула руку вперед и махнула острием, пуская кровь.