Он бы и дальше стоял на месте, продолжая вглядываться в мрачную лестницу, пока его не отвлекла Мария. Она не разделяла страх — или желание — Майкла; посмотрев чуть меньше минуты на этот знакомый спуск, она вернулась, в более приятное место. Дверь в кабинет священнослужителя знакомо заскрипела, словно здороваясь с вернувшимися назад друзьями. Этот звук был приятным, успокоительным: в нём было что-то уникальное, необычное, что-то, что наделяет эту дверь и издаваемые ими звуки какой-то индивидуальностью. (Насколько бы не было романтизированно это в глазах Марии и Майкла, они всё же ощущали что-то приятное, но неописуемое, когда слышали скрип этой двери.)
Майкл наконец-то отвлёкся от лестницы. В его голове пробежала мысль, что следует повторно запечатать проход вниз, чтобы он не «мозолил глаза». Вернувшийся, мужчина с улыбкой посмотрел на то, как свободно и без стеснения Мария обошла каждый знакомый угол в комнате священника. Она ждала своего друга внутри кабинета, внимательно всматриваясь в стол и полки шкафа, радостно примечая, что с их ухода ничего не поменялось. Но тут вернулся Майкл, и всё наконец-то было на своих местах, там, где и должно было быть. Вся усталость от затянувшегося и безуспешного путешествия отражалась в печальных глазах Марии, которая перевела взгляд на Майкла, и никак не могла опустить глаза.
В голове сразу всплывали картины того, как Майкл и Мария ранее находились в этой маленькой комнате. Текущая обстановка точь-в-точь повторяла прошлую. «Ну вот, мы здесь, опять… вместе» — читалось в взгляде каждого. Мария многозначительно улыбнулась Майклу и принялась дальше рассматривать уже знакомые полки. Он был рад тому, что он в кои-то веки оказался в месте, которое мог бы назвать безопасным. Для него эта церковь стала поистине значимой.
Следующие несколько дней, после возвращение в исток их длинного путешествия, проходили непринуждённо и спокойно. Ничего необычного не происходило, будто вся случившаяся история, и вся дорога, были какой-то дикой фантазией, только странные изменения в теле Майкла постоянно напоминали о реальности случившегося. В один момент он оставил Марию одну, пока та читала Библию. (Сколько бы Майкл не пытался запомнить или подсмотреть, он так и не понял, читала ли Мария всё это только в первый раз, или уже несколько раз начинала всё сызнова.)
Спрятавшись от девушки, он снимал с себя одежду и разглядывая каждый участок тела. Картина оказалась достаточно неприятной: бо́льшая часть кожи уже не выглядела привычно — почерневшие области также имели на себе огромное количество странных наростов и чешуек, что не могло даже и приблизительно почитаться за человеческую; — ноги, руки, и всё туловище были уже другими, только через кожу на шеи проглядывались маленькие полосы вен, что чёрными полосами тянулись вверх, будто готовясь вот-вот продолжить трансформацию.
Если бы раньше Майкл и увидел такой исход, то в исступлении мог убить себя, даже не пытаясь взвесить все плюсы и минусы. Сейчас же, эта ситуация рассматривалась с какой-то самобытность; Майкл лишь уставши выдохнул, словно переживал какой-то период самой просто простуды, такой утомительной и привычной. Что же будет с ним тогда, когда эти чёрные вены доберутся до мозга, когда лицо и голова примет совершенно другой вид… Майкл пытался не задавать себе такой вопрос, но всё же одно неприятное чувство кольнуло в грудь. Это неприятное ощущение было встречено с самой лёгкой улыбкой, которую Майкл мог нарисовать на лице в последнее время. Он чувствовал… он всё ещё ощущал собственное сердце, а значит, он всё ещё был самим собой.
Каждый следующий день повторялся точь-в-точь, как предыдущий. Ничего нового не происходило, каждый угол церкви теперь дышал спокойствием. С одной стороны, это была та самая атмосфера, которую раньше Майкл не мог переносить, — как, к примеру, было на заводе Стрелка, — но сейчас же, всё воспринималось совершенно иначе. Майкл теперь находился один на один с Марией, рядом не было кого-то постороннего, того, кто ощутимо влиял на девушку. Всё было тихо, спокойно, непринуждённо… Идиллия.
Страх перед надвигающейся зимой временно притупился, и, пока всё имелось в достатке, Майкл даже и на секунду не задумывался о том, что будет происходить дальше. Казалось, что жизнь сейчас преобразовалась в петлю, монотонно проходящей от точки А, до Б, то ускоряясь, то замедляясь, но никогда не останавливая хода. Теперь уже он не мог сказать какой сейчас день и какое время, всё вокруг притупилось и упало; огромное количество важной информации и деталей превратилось в пыль, такую неказистую и бессмысленную. Даже казалось смешным, что раньше Майкл там много боялся различных вещей и событий, который сейчас ничего не значат. Даже тот самый спуск под землю, что ещё недавно напугал и смутил его, превратился в ничто. Сам по себе он остался, занимая при этом достаточно много пространства в главном зале, но в голове Майкла его больше не существовало.
Часами он наблюдал за тем, как Мария смотрит в окна или читает книгу. Иногда он и сам неуклюже присаживался рядом с ней и делал то же самое. Чем дольше он наблюдал за девушкой и повторял её быт, тем сильнее было заметно, что со дня на день Мария становилась какой-то беспокойной. В начале это прослеживалось в её взгляде, потом спокойное дыхание переменялось каким-то удручённым и неспокойным, вслед изменялось движение, повадки. Девушка что-то ждала, что что-то должно произойти, если не в ближайшую секунду, то точно завтра. Это продолжалось пару дней, потом неделю. Если же ближе к концу волнение Марии доходило до предела, и она бездельно смотрела в потолок думая о чём-то своём, то на новое утро она так же была спокойна, как и день назад. Это повторялось снова и снова. В отличии же от Марии, Майкл не ощущал никакого облегчения, — будучи заражённым волнением от Марии, — это жгучее чувство только сильнее и сильнее разгоралось в нём, без какой-либо возможности высвободиться из темницы. И даже частично спокойное лицо девушки никак не успокаивало взволнованного мужчину. Он всё гадал, чего же ждёт она, день ото дня, лишь продлевая это ожидание, без какой-либо задней мысли, что все её попытки и грёзы тщетны, что, прождав впустую несколько дней, ей следует просто забыться. Майкл ничего не сказал ей, только молча наблюдал, готовясь в любой момент сорваться на выручку, чтобы не случилось, чего бы она не ждала.
Заметив такое странное поведение в лице Марии, Майкл начал чаще пропадать в зале, именно там, где его не видели. Он ходил кругами от одного угла к другому, так и представляя себе, что же ждёт Мария. Он пытался припомнить все события и встречи, что объединяли их. Только вспоминая жизнь у Стрелка, он наконец-то достиг той самой мысли: ему вспомнилось, как тот говорил о том, что любые сопротивления и надежды бесполезны. Стрелок не только пытался невзначай убедить Марию и Майкла в том, что жить одним днём было самым оптимальным и спокойным решением, чтобы найти самому себе желанных собеседников и друзей, а как будто пытался намекнуть на что-то важное и неотвратимое. Быть может, пока Майкл путешествовал домой, то Стрелок успел сообщить Марии гораздо больше деталей, чем мог себе позволить при Майкле. Эти мысли только сильнее разозлили его; он очередной раз проклял Стрелка, за то, что он так грубо губил Марию; этот «подлец» просто боялся одиночества и смерти в полном забытье, и Мария казалась для него самым выгодным решением.
— Будь ты проклят, — проговорил про себя Майкл.
Не расспрашивая Марию, не пытаясь самостоятельно рассмотреть или вообразить жизнь Стрелка с совершенно другой стороны, Майкл посчитал его за самого карикатурного злодея, без какой-либо достойной мотивации и страхов. Майклу даже не хотелось говорить о нём с Марией, ибо боялся столкнуться с каким-то сторонним влиянием или привязанностью к этому человеку.
Ещё несколько дней Майкл наблюдал за тем, как Мария день за днём ожидала чего-то. Она так и не заговорила с ним. Её словно сдерживала знакомая только ей обида, но Майкл ничего не замечал, ведь она также спокойно смотрела на него; в её взгляде проскальзывала привычная доброта и ласка. В один момент, пока Мария читала Библию, Майкл подошел к ней, молча сел в метре от неё, и пристально, не стесняясь, смотрел прямо в глаза. Мария заметила это не сразу, но как только поняла, что это продолжается уже не первую минуту, то заметно смутилась. Краска ударила ей в лицо, и она отложила книгу в сторону. Они смотрели друг на друга почти час, не произнося ни слова, не делая какого-либо жеста, полностью бездвижно. Мария с каким-то любопытством смотрела на Майкла, до сих пор не зная, и даже не догадываясь, чего именно хотел добиться этот человек. Она не уставала, не теряла интерес к нему, продолжая всё вглядываться в его грустные, испуганные и печальные глаза.