Стоял, опершись на барьер, в конце перрона. «Привет, куда едешь?» Посмотрел направо, откуда прозвучал голос. На параллельном путям тротуаре стоял мужчина с велосипедом. Незнакомый. «Куда едешь?» — повторил он вопрос. «В институт. Ошибка». «Это не ты? Это не ты! Sorry». «Ничего страшного». Зазвенели звонки. Мужчина вскочил на велосипед и быстро покатил по направлению к магазину.
«Здесь будет хорошо», — подумал, входя в купе. Через несколько минут задремал — во сне стоял, опершись на концертный рояль, за клавиатурой сидел седой пожилой мужчина в черной рубашке. Не играл, говорил: Я перестал концертировать в возрасте тридцати двух лет, посвятил себя записи музыки, отрешился от суеты, выбрал аскезу, чтобы беспрепятственно стремиться к совершенству, мечтаю, чтобы вместе со мной могли совершенствоваться и слушатели, я предвидел, что новый слушатель будет самостоятельно создавать идеальные по его представлениям трактовки, и поэтому сам компилирую свои записи… Из полусна его вырвал голос кондуктора, обидно — не услышал аккорда, который взял мужчина в черной рубашке. Стал прислушиваться к разговорам.]
— Зачем проволоку в нос? Шестьдесят лет назад вставляли свиньям, чтоб поменьше рыли…
[Говорил мужчина. У окна сидела девушка. С сережкой в носу. У нее везде было много сережек.]
— …продергивали такую проволоку через ноздри, и если слишком много рыла, ей было больно. Как сейчас помню, — закончил монолог.
[За окном березовая роща. Напротив двое средних лет.]
— Надрезал березы?
— Нет. А ты?
— Все подряд. Пил сок. Писал на березовой коре?
— Пробовал. Закладки. Березовая вода. Помнишь?
— Помню. В киосках. У парикмахеров. Очень популярная.
[Подсел старичок. Вернулся кондуктор.]
— Месячный?
— Я пенсионер, железнодорожник.
[И так далее. Через три без малого часа вышел в месте назначения. Выкурил сигарету прямо за дверью двухэтажного здания вокзала. Около очень длинной пепельницы. Желоб не меньше метра длиной. Закинул на спину рюкзак и зашагал по виадуку, вымощенному шаткими бетонными плитами, к хитрой лестнице. У администратора находящейся в нескольких сотнях метров гостиницы купил талон на завтрак. Вошел в зал со шведским столом, заказал официантке яичницу с грудинкой — остальное скомпоновал сам. (Предпочтение колбас сырам и апельсинового сока чаю.) Кофе выпил в кафе. Очень любил это кафе. Во-первых, хороший кофе, во-вторых — обслуживают очаровательные девушки. (Поразительно — каждый раз другие. За пять лет ни одна не попадалась дважды.) К столику подошла барышня. Молодая, красивая. «Простите, ваша фамилия Ольшевский?», «нет, у меня совсем другая фамилия», «извините». Отошла. Вышла. Наблюдал за ней через окно. Кружила по пассажу. Чуть погодя в кафе вошел мужчина. Лысый, седая борода, усы. Барышня за ним. Подошла. Заговорила. Он кивнул. Сели. Ольшевский. Вернулся в окрестности вокзала. Нехорошо. Ведь и так оттуда не уходил. Из-под виадука (тук-тук, пых, фрр) отъезжали городские и частные автобусы. На этот раз его ждал коричневый микроавтобус. Он был единственным пассажиром. Такая пора, такой день. Поставил рюкзак на сиденье рядом. «Всю жизнь хотел попасть в такое место, откуда не хотелось бы возвращаться», — подумал. Через сорок пять минут был у цели. Прошел через проходной двор. Заметил новую надпись: ФЕРМЕРУ ДОЖДЬ НЕ ПОМЕХА. Ратуша, фонтан, ресторанчики, магазины, банки, пивные садики, киоск, кондитерская, люди, дети, собаки. Замысловатый фонтан по своему обыкновению исполнял богатый набор хореографических этюдов. Сел под зонтом перед излюбленным рестораном. Заказал пиво. Через двадцать минут (видел часы на башне ратуши) поднимался по крутой лестнице на второй этаж углового дома в полусотне метров от рыночной площади. Постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь института. Гейпапарара.]
— Тоска, ностальгия, вкус.
— Дочка меня поправила: нужно говорить не «бля», а «блин». Знаешь, как теперь называют блядей?
— Теперь знаю.
— Вино, женщины и спать.
— Тебе что, не дали нож для сыра?
— Ты что, не знаешь, что лангош едят руками?
— У меня к тебе просьба. Я написал пьесу. Допишешь диалоги?
— А как насчет книг?
— Мыши умирают стоя.
— Мачек, супу?