После смерти моей матери я был отправлен в детский дом. Время в нём было для меня самым адским и противным временем во всей жизни. Постоянные угрозы, драки, синяки, кровь, одиночество и скука сделали своё. Я был никем в том месте - меня не любили ни воспитатели, ни воспитанники, девочки вообще сторонились меня, боясь, что я какой-то заразный. Не знаю откуда они узнали про причины смерти мамы, но до последнего дня в том адском месте я был изгоем, одиночкой и отрешенным от всех них. Утешение и расслабление я находил в библиотеке, где была хорошая бабулька, всей душой меня ненавидящая, но позволяющая брать и оставаться читать любую литературу до самого утра. Обычно она закрывала дверь на ключ, уходила спать и старчески захрапывала, что было слышно и через стену. А я читал при слабом свете ночника. Читал, отдыхал, не чувствовал времени, засыпал в обнимку с книгой, просыпаясь под утро от толчков этой же бабульки.
Прожив еще два года в постоянном издевательстве и ночном чтении, я убежал из детского дома, захватив при этом с собой “Овода”, представляя себя в душе Артуром, только корабля у меня не было, да и скрывавшегося все годы отца. Где-то примерно неделю я мотался по крышам, подвалам, воровал из карманов кошельки и собрал рассыпанную мелочь. Выживал, перечитывал по много раз “Овода”, но уже представляя себя самым настоящим путешественником, который ушел от прошлой жизни и начал совершенно новую. Не учел я одного - на меня положили глаз местные полицаи - гадкие черти. Пойман я был на рынке, когда вытаскивал толстый кошелек у жирного, лоснящегося и потного мужика, покупавшего сосиски и расплачивающегося картой, которую держал в руке. Меня скрутили там же, не дав опомниться и чего-либо сказать. В отделении мне пришили еще три ограбления, одну драку, где была разбита витрина магазина, и, самое глупое, сопротивлению сотруднику милиции. На тот момент мне было десять, шел одиннадцатый год. Родителей у меня не было, документов тоже, искать меня не искали - радостные полицаи закинули меня в кутузку и далее перевели дело в суд.
Судили по полной строгости, как закоренелого вора, хотя мне было почти одиннадцать. Дали три года в отбывании в колонии. Только сейчас я понимаю, что сидел по липе, суд был в каком-то здании в количестве пятерых человек. Я был маленьким, не разбирался особо, а они сыграли на этом, но выше, соответственно, разбираться никто и не стал. Так в свои уже одиннадцать я поехал в детскую колонию по малолетке.
Меня не приняли и там. Кличка “Худой” привязалась сразу же при входе в камеру, где сидели еще трое парней - убогих и отбитых отморозка. Один за изнасилование в четырнадцать, другие за разбой и пьяный дебош в тринадцать. Веселая компания, а я на их фоне вообще был опасным рецидивистом, но это никак не помогло мне. Тайно меня лупили, издевались, шпыняли, а я не мог ответить, ибо не знал как. Всё прочитанное было о добром, где герой решал всё словами и действиями, но тут была другая ситуация, и твари эти кроме кулаков ничего не понимали.
Однажды, даже более случайно, за тихое поведение и постоянное прошение о необходимости литературы, я был переведен в камеру к парню пятнадцати лет - Ваське Воронцову. Он был главным по литературному делу, каким-то писарем. Писал историю, летописи и вел дневник мемуаров, описывая каждый свой день. Вместе с ним я просидел оставшиеся полтора года, научился писать, рассуждать, думать и прочитал много занимательной литературы. Вася научил меня многому, но я никогда не считал его своим учителем. Он был еще подростком, который ничего не знал кроме теории и этих стен тюрьмы.
Вторую ходку я мотал за грабеж. Случайно получилось, честно говоря. Хотел есть - вынес пол магазина, пряча в трусах булки и батончики. Был пойман и отправлен опять же за решетку, на два года. Вышел в восемнадцать и дал себе обещание больше никуда не лезть, а просто жить обычной жизнью.
Всё последующее время на свободе я чувствовал себя подавленным, убитым, одиноким и совершенно неудачливым человеком. Тюрьма, детский дом, постоянное насилие потихоньку выпивали из меня все соки, и я, хоть и ходил, ел, пил, спал, но всё равно был каким-то другим человеком, более грустным что ли.
Целующиеся парочки, гуляющие за руки мальчишки с девчонками, более взрослые и зрелые люди - все они были не одни, по мне, они имели счастье и обрели его по-настоящему. Я же никому не был нужен, да и, думаю, больше никогда никого не смогу себе найти. Долго я бродил в таком состоянии, даже забросил читать на некоторое время, ибо все свободные часы проводил на стройке - грузил какие-то мешки, помогал таскать легкие плиты, учился всему строительному ремеслу, при этом получая за это тысяч семь. Мне хватало на проживание: приходилось есть дешевые макароны из Дикси, запивать всё это дешевым чаем и водой из под крана, благо такая имелась, ну и грызть хлеб с сахаром и маслом, которое для меня в то время было чутка деликатесом - стоило дорого и не всегда я решался покупать себе его. Жил в строительных домиках с такими же рабочими, только, если я был русский, то среди них были одни казахи, армяне и киргизы. С ними особо не общался, вообще ни с кем толком не общался, да и ко мне никто не лез, видимо, понимали, что их разговоры мне совершенно не нужны. Этому пониманию я, безусловно, рад.