— Удачи, — сказал гражданин начальник, после чего уточнил: — Ну что, будете еще на митинги ходить?
— Придётся, — говорю, — видимо, мы с вами еще увидимся.
— Правильно, — произнес он довольно громко. — Боритесь до конца. Пора что-то менять. Всем это уже надоело.
Я почему-то глубоко вздохнул и шагнул за порог в темное и оттого казавшееся совершенно безвоздушным пространство.
За воротами меня встретили Герман и остальные друзья. С цветами. Я огляделся в поисках Радиста, но его видно не было. Вот, подумал я, еще один хороший электрик ушел сквозь расставленные мною сети.
— Ну как ты? — спросил Иванов.
— Нормально. Поехали в какой-нибудь бар. Нам с Германом срочно нужно выпить. Кстати, — говорю, — вы Радиста тут не видели?
— Если это тот чокнутый парень с двумя саквояжами и пачкой электродов, то он нырнул вон в те кусты и ползком добрался до автобусной остановки.
— Д-да, — подтвердил Герман, — это точно был Радист.
В тот же вечер я стоял в супермаркете перед стеллажом, заставленным бутылками с пивом, и думал, что послезавтра наконец-то «откинется» мой брат. Я стоял и представлял себе, как в темноте мы подъедем к воротам спецприемника на арендованном Ивановым и Стасиком сверкающем лимузине, и как Илья вручит Диме подарок — ленинскую хлебную чернильницу, ведь у Иванова будет день рождения. Я стоял, не очень-то понимая, что делать дальше. Занятый своими мыслями, я оглянулся в поисках сопровождающего, но рядом никого не оказалось. Тогда я снова посмотрел на стойку с пивом и с легким ужасом понял, что не могу сделать выбор. Ведь совершенно некому было приказать мне: «Артем Витальевич, возьмите две бутылки «Козела» и двигайтесь к кассе». Я был свободен, и это парализовало меня. Что же, подумал я, испытывают люди, просидевшие в тюрьме несколько лет? Сколько времени нужно им, чтобы привыкнуть к обычной жизни, если я даже после бара, виски и рисотто из белых грибов не могу купить себе пива? И это притом что меня не было всего трое суток! Удивительно, как быстро и прочно нормой становится то, что еще три дня назад представлялось невозможным и диким.
Моя квартира встретила меня полным равнодушием. Я не увидел никаких признаков своего отсутствия: ни плесени в макаронах, ни пыли на книжных полках, ни увядших цветов. И только тогда я с полной ясностью осознал, что те полжизни, что я провел в заключении, были всего лишь жалкими семьюдесятью двумя часами.
Я подошел к воротам в тот момент, когда Илья переступал порог спецприемника. Наш лимузин задерживался минуты на три. У ворот стояли двое караульных. Один из них подозвал меня жестом.
— Слышь, — крикнул он, — чё там, в городе-то, делается?
— Нормально все, — говорю, — в Москву ввели войска, аресты продолжаются.
— Блин, — сплюнул он, — когда же все это кончится…
Вдруг караульный неожиданно напрягся и резко произнес:
— Машину от ворот убрали! Здесь нельзя парковаться!
Я обернулся и увидел длинный черный «Хаммер». Синий неоновый свет, лившийся из-под днища, освещал грязный, покрытый трещинами тротуар. Из задней двери вывалился Иванов, за ним Герман, Стасик и Налич с гитарой. Им навстречу шел улыбающийся Иванкин.
— К нам приехал, к нам приехал, — затянул Петя, — Илья Иванкин да-а-а-рагой!
— Слушайте, парни — Илья покосился на людей в форме, — кажется, мне теперь можно выпить? Или как?