— Кофе будет трудно обозреть — его выпили, но коньяк ещё остался. — Алиция открыла шкафчик и вытащила бутылку с остатками коньяка. — Это пили все.
— Сосуд от кофе надо осмотреть! — г-н Мульгор дал знак помощнику. И вызвал этим замешательство: оказалось, что Зося в расстройстве и безумии все убрала и перемыла, ликвидируя всякие следы преступления. Кофе, купленный Павлом, она высыпала из пластиковой упаковки в банку. Г-н Мульгор был чрезвычайно расстроен.
— Подождите, — сказала я. — Упаковка должна быть в мусорном баке.
— Нет её там! — чуть не заплакала Зося. — Павел выбросил мусор!
— Совсем сдурела с этой уборкой! Павел, беги за мусором, может, его ещё не увезли!
Павел бросился к двери. Через минуту он вернулся, с триумфом неся пластиковую банку от кофе.
— Есть!
Мы внимательно оглядели упаковку.
— Та.
— Ну, и какой от неё толк? — полюбопытствовала Алиция.
— Обрати внимание: мы себя чувствуем хорошо, а Владек и Марианн скорее наоборот…
— Я заметила это пару часов назад. И что?!
— Они должны были есть не то, что мы…
— Они вообще ничего не ели!
— Перестань меня прерывать. Значит, пили что-то другое. Если все пили этот кофе, они пили другой, коньяк-то весь из одной бутылки. Кофе у нас как-раз кончился, и в этой упаковке оставалось только на две чашки. Заметь, ты варила его в экспрессе, и они пили, а мы нет… Сверху в этой банке кофе, купленный Павлом, а внизу это свинство. Пусть они его исследуют.
Г-н Мульгор взял кофейную банку и отдал её помощнику.
— Опять кофе не будет, — буркнул Павел. — Больше я не пойду!
— Вы. — Г-н Мульгор показал авторучкой на Павла. — Ухо моё слышало. Не употребляли кофе. Наносили визиты кустам.
— Что я делал? — переспросил недоверчиво Павел.
— Наносил визиты кустам, — перевела я.
— А! Когда выслеживал этого?..
Г-н Мульгор пожелал подробных объяснений. Рассказывая, мы сами стали удивляться происшедшим за столь короткое время событиям. Убийца рисовался личностью необычайно активной, имевшей одну цель в жизни — укокошить Алицию.
Наконец г-н Мульгор ушёл, взяв с нас обещание немедленно сообщать ему о событиях, которые покажутся нам странными. Поздно вечером он позвонил, любезно сообщая о результатах анализа остатков кофе.
— Этот полицейский так доволен, будто открыл бог знает что… — сказала Алиция, положив трубку. — Об убийце до сих пор не имеет понятия… Что он себе воображает?
— Ничего он себе не воображает, — объяснила я. — Он попросту ждёт, когда тебя наконец укокошат. Тогда он поймёт, в чем дело, устроит обыск, найдёт письмо…
— Он же не знает о письме. Или кто-то ему сказал?
— Вроде никто. Прямо удивительно, сколько народу о нем знает, и никто ничего не ляпнет!
— Сколько народу? А кто ещё, кроме нас?
— Ну как кто? Все, кто был на террасе. Ты же сама говорила, что оно пропало до того, как ты его прочла.
— По-моему, я ничего такого не говорила. С чего ты взяла, что все знают? Кто именно?
— Например, Анита. Она сегодня интересовалась, не нашла ли ты письмо.
— Анита знает, а полиция не знает?.. Эва тоже знает?
— Наверное, тоже.
— Я её сейчас спрошу…
Разбуженная Эва сказала, что о письме первый раз слышит, обещала ничего не говорить полиции, пожелала Алиции не оставлять поисков и непременно найти письмо.
— Эва не знает. — Алиция задумчиво нахмурила брови. — Анита знает… Откуда? Это подозрительно.
— Убийца знает о письме, — тоже задумалась я. — Пытается тебя прикончить, прежде чем ты его найдёшь. Как это ни печально, мне подозрительной кажется Эва. Убийца скорее должен сделать вид, что ему на это наплевать. Анита же сама спросила…
— Тогда зачем Эва уговаривала меня искать?
— Чтобы ты от неё отвязалась. Уже половина двенадцатого, нормальные люди в это время видят сны…
Честно говоря, я вовсе не была уверена, что моя речь имеет какой-нибудь смысл, но очень хотелось спать, и было совершенно все равно, какую точку зрения отстаивать.
Неуверенность во всем происходящем жила во мне до самой пятницы — то есть ещё два дня.
В пятницу утром позвонила Эва и стала уговаривать пойти на выставку скандинавской живописи, открывающуюся вечером. Алиция и Зося решительно отказались, Павел после работы в саду едва дышал, и я пошла одна.
Выставка меня потрясла. Художники достигли потрясающе похоронных эффектов. Я нашла там пейзаж, который бы охотно купила, чтобы, глядя на него, сдерживать природную весёлость.
Эва отвернулась от очередной картины, потянула меня за руку и вдруг застыла. В глазах у неё была паника. Я проследила за её взглядом.
Раздвигая толпу, в нашу сторону пробирался потрясающе красивый высокий черноволосый мужчина, одетый весьма оригинально, но вместе с тем элегантно. Южноамериканский тип вообще не в моем вкусе, но должна признать, что такие могут нравиться. На нем были тёмный костюм, светлый галстук и красная рубашка.
Эва вдруг ожила. Выражение её лица изменилось. Она смотрела в пространство сквозь приближающуюся фигуру ледяным невидящим взглядом, быстро тесня меня к выходу.
— Это какой-то кошмар, что там у вас творится! — тараторила она. — Просто ужас! Неужели вы не можете с этим как-нибудь покончить? Это же несносно, столько жертв, на каждом шагу покойник!
Тип врос в пол, и на его прекрасном лике рисовалась полная растерянность. Он смотрел на Эву и становился все мрачней и мрачней, потом вдруг отвернулся и ушёл.
— Ужасно! — заявила я прочувствованно, так как связь Эвы с типом в красной рубашке действительно ужасно поразила меня. — Вся выставка — полное дерьмо!
— Ничего подобного! — запротестовала ошеломлённая Эва, и мы вышли на улицу.
Хочешь, пойдём до Центрального вокзала, посмотрим витрины? — предложила она. — Давно тут не была.
Витрины я уже смотрела три дня назад, но мне нужно было решить, как себя вести. На дипломатию я махнула, зная, что это не самая сильная моя сторона.
— Смотри, какие чудные зеленые сапожки! — оживилась Эва. — Обожаю зеленую замшу! А погляди на эту юбку!