— Бедняжка Либби, — наконец говорит Эд, когда мы останавливаемся на светофоре. — Я вижу, как ты устала. Наверное, тебя совсем на работе измучили.
Я знаю, что не должна испытывать жалость, но мне сразу же становится его жалко. А еще меня безумно раздражает, что он не видит то, что совершенно очевидно: случилось что-то плохое, и вскоре станет еще хуже.
— У меня все в порядке, — говорю я. — Правда. Мне просто надо кое о чем с тобой поговорить.
Вот оно, щенячье выражение! Так я и думала. До Эда, похоже, доходит, что дело не только во мне, что его эта перемена в моем настроении тоже касается, и всю оставшуюся дорогу молчит. Он включает музыку — опять свою вонючую оперу, — и я не выдерживаю и выключаю ее спустя какое-то время, пробормотав, что у меня болит голова.
Мы выходим из машины и направляемся к ресторану. Я постоянно чувствую на себе его взгляд — точь-в-точь щенок, которого выбросили на улицу. Мы садимся, и Эд заказывает кир, а потом смотрит на меня и ждет, пока я скажу те слова, которые ему придется выслушать, как бы он этого ни боялся.
Я не голодна и меньше всего сейчас способна думать о еде, но официант приносит меню и мне остается притворяться, что разглядываю его и восхищаюсь блюдами. Наконец заказываю зеленый салат на закуску и пенне на второе, хотя уверена, что мне не удастся заставить себя проглотить ни кусочка.
Мы сидим в напряженном молчании. Эд смотрит на меня, я смотрю на других людей в ресторане. И думаю: как они могут вести себя так, будто у них все нормально, будто они счастливы, любят друг друга, когда я собираюсь разбить вдребезги жизнь этого человека? Наконец, после многочисленных вздохов и заиканий, мне удается выдавить из себя первое предложение:
— Эд, нам нужно поговорить.
Он ничего не произносит. Застыл на месте и смотрит на меня.
Я вздыхаю и молчу еще несколько секунд, ковыряя салат на тарелке, а потом кладу нож и вилку. Затем снова беру их, вздыхаю и опять кладу.
— Эд, — тихо произношу я, — у нас ничего не получится.
Он смотрит на меня — молча.
— Ничего не получится. Я несчастна. Мне кажется, я совсем не то, что ты ищешь.
Он не возражает ни слова. Я ожидала ссоры. Ожидала, что он начнет объяснять мне: в жизни ничего не дается легко, особенно в том, что касается отношений, нужно стараться, он готов сделать все что угодно, чтобы спасти наши отношения. А я буду повышать голос и пытаться возразить, что нет смысла спасать их, потому что уже все решено. Но молчания я не ожидала.
— Я думаю, что ты — замечательный человек, — говорю я и собираюсь взять его за руку, чтобы это звучало поубедительнее.
Но он отодвигает руку, и это шокирует меня. Я откидываюсь на стуле и пробую снова:
— Ты — потрясающий человек. Ты умеешь любить, дарить любовь, у тебя много замечательных качеств, но я — не та женщина, которая тебе нужна.
По крайней мере я не говорю, что не готова к серьезным отношениям. Мне самой мужчины всегда так говорили: значит, это самое подходящее при данных обстоятельствах. Но мне все равно. Какая разница, что ты говоришь, смысл один: я не люблю тебя и не хочу быть с тобой.
— Ты обязательно встретишь женщину, которая идеально тебе подходит, — честно говорю я, хотя чувствую, что мои слова звучат слишком снисходительно, — жаль, но я не такая. Я бы хотела стать той женщиной, которой ты желаешь меня видеть, но это не я. Я не могу.
Он не сводит с меня глаз.
Подходит официант и спрашивает:
— Все в порядке?
Эд игнорирует его и продолжает смотреть на меня. Я вымучиваю улыбку и говорю официанту, что все хорошо, просто мы не голодны. Он поднимает бровь и забирает тарелки.
Это самый неловкий, напряженный, отчаянно грустный вечер в моей жизни. Мы с Эдом сидим в гробовой тишине, и он все время смотрит на меня, а я смотрю по сторонам.
Когда приносят счет, мы молча расплачиваемся, встаем, выходим из ресторана и направляемся к машине.
— Хмм, думаю, мне лучше забрать свои вещи.
Я могла бы подождать и забрать их потом, но хочется, чтобы все поскорее кончилось. Нужно наконец разобраться со всем этим, разорвать все ниточки, которые связывают меня с Эдом.
Мы едем к нему домой. Он ждет внизу, пока я собираю в сумку ночную рубашку, зубную щетку, всякие мелочи, которые у него оставляла. Спускаюсь вниз. Эд сидит на кухне, уставившись в пустое пространство.
Он смотрит на меня, встает и выходит на улицу, к машине. И на этот раз даже не пытается поставить музыку, чтобы заполнить тишину, которая становится все более угнетающей с каждой минутой. Наконец мы подъезжаем к моему дому. Я с грустью смотрю на него и протягиваю ключи от его дома.