– Когда твой отец познакомил меня с этим миром, – продолжал Горацио, – он не знал, что я увижу и открою для себя.
Мужчина прикоснулся ладонью к стеклу, и, казалось, от этого тепла ему стало легче. Он продолжил идти по залу.
– Они ведь не просто животные, – заметил Горацио. – Наша с ними связь выходит за рамки понимания. Когда они счастливы, хорошо и нам. Но стоит им погибнуть, и мы погружаемся во тьму. Ты понимаешь, о чем я?
– Не уверена, – ответила я.
– Наши мечты, надежды, огонь в сердцах – все это исходит от них и существует благодаря им, а они, наоборот, появляются из-за нас. Феллы увидели эту связь давным-давно. Они сколотили на ней целое состояние, но, в отличие от меня, никогда на самом деле ее не понимали.
Мы дошли до конца зала. Домашний гном Стёрджес скорчился на столбике детской кровати Горацио, печально наблюдая за каждым нашим движением. Мужчина улыбнулся своему первому существу, но гном не ответил на улыбку. Горацио пожал плечами, затем повернулся, желая полностью оценить свой бурлящий, полный движения зверинец. Он широко улыбнулся, опьяненный восхищением.
– Это не просто животные, Маржан, – повторил он, и его голос понизился до шепота, – а наше воображение.
Должно быть, у меня на лице отразилась растерянность, потому что Горацио рассмеялся и снова зашагал обратно по длинному залу. Гигант с огромными каменными руками колотил по валуну, измельчая его в порошок с праздным упорством.
– Ты очень похожа на меня, – сказал он, – но, знаешь, в тебе чего-то не хватает. Ты и сама всегда это знала. Это видно по глазам. А знаешь, чего не хватает? Их. Того, что они хранят внутри. Без этих существ мы несовершенны. Нам не удается полноценно существовать, не имея мечтаний, надежд и страхов. Возможно, ты видела когда-нибудь что-то настолько отчетливо, что было больно смотреть?
Я вспомнила окруженного невозможным сиянием Киплинга среди медицинских аппаратов, который вопреки боли расправлял крылья.
– Я уверен в этом, как ни в чем другом за всю свою жизнь, – продолжил Горацио. – И чтобы понять это, мне не нужны были Феллы и их информация, собранная за девятьсот лет. Эти существа – наше самое драгоценное сокровище. Величайшее творение мироздания.
Он прошел мимо черной саламандры, копошащейся в своей костровой чаше. Когда мы поравнялись с вольером, круглые ониксовые глаза, мерцающие в свете огня, посмотрели на меня.
– Феллы еще кое-чего не знают, – заговорщически прошептал Горацио, наклоняясь ко мне. – Данные у них совсем не такие точные, как они думают.
Он подмигнул. Позади него темнота вольера мантикоры вибрировала от враждебной энергии.
– Пойдем со мной, – сказал Горацио.
Двери лифта открылись на первом этаже особняка, и мужчина провел меня в роскошный конференц-зал. В коридоре было тихо и пусто, но снаружи доносился шум какой-то деятельности. Горацио закрыл за нами дверь и щелкнул выключателем. Свет померк. На потолке зажужжал, оживая, проектор, на стене появился график.
По нему почти параллельно друг другу ползли две линии, затем нижняя подскочила вверх, резко опустилась и снова выровнялась. Верхняя поднималась и опускалась в том же месте, но совсем не так резко и сильно.
Горацио указал на верхнюю черту.
– Это Главный индекс. – Он улыбнулся и перевел взгляд на нижнюю линию. – А здесь популяция существ. Как видишь, они неплохо соотносятся, и связь их неоспорима.
Горацио провел вытянутым пальцем по точкам, где две линии вели себя схожим образом. Я кивнула. Действительно, сходство было.
– Но, – продолжил он, указывая на определенную точку Главного индекса, которая мне не показалась особенной.
– Что это?
– Секрет, – сказал Горацио, – скрытый за большим количеством шума.
– Хотите сказать, что Феллы не умеют читать графики? – спросила я.
Услышав это, Горацио громко рассмеялся. Он еще мгновение смотрел на стену, а потом погрузился в задумчивость.
– Они изучали данные девятьсот лет. Тайна эта существовала всегда: постоянный фоновый шум, повторяющаяся аномалия. В конечном счете все просто забыли о ее существовании.
– Какая аномалия? – спросила я.
– Индекс никогда не опускается так низко, как следует, – объяснил Горацио. – Теоретически, если мы и эти создания в самом деле поддерживаем существование друг друга – а я полагаю, что так оно и есть, – то вот этого сокращения их численности, – он указал на место, где линия «существа» резко уходила вниз, – должно было хватить, чтобы мы прочувствовали последствия на себе. Нас должно было стереть с лица земли, но этого не произошло. Конечно, нам сложно, и мы страдаем, но постоянно адаптируемся. Индекс, кажется, всегда исправляется сам по себе.