Иногда, когда в клинике было мало дел, я доставала визитку, оставленную странной девушкой, – чайник со свернувшейся внутри змеей – и изучала ее в поисках подсказок. Скрытый номер телефона, не замеченный мной адрес электронной почты, какое-нибудь секретное сообщение, зашифрованное в незамысловатом рисунке. Однако визитка выглядела как обычно, и чем больше я на нее смотрела, тем больше мне казалось, что в этом нет никакого смысла.
Порой я начинала думать, что на самом деле ничего и не происходило.
Раз в неделю Кэрри, Грейс и я ходили в бабл-ти-кафе рядом со школой и разговаривали об обыденных вещах – школе, музыке и парнях. Самой горячей темой оставалась влюбленность Грейс в футболиста по имени Хоуи.
– Он так улыбался тебе на сегодняшнем собрании, – сказала Кэрри на одной из таких посиделок.
– Он всем так улыбается, – возразила Грейс. – Это ничего не значит! Маржан, скажи ей, что одна улыбка ничего не значит.
Я лишь усмехнулась и сделала глоток чая.
– Что здесь смешного? – требовательно спросила Грейс.
Наблюдать за Грейс, которая была обычно очень собранной и уверенной в себе, но теперь вела себя как Кэрри перед экзаменом, было и правда забавно. Все это продолжалось уже несколько недель, и я начала подозревать, что Грейс втайне наслаждалась этими переживаниями и вниманием.
Все было почти так же, как до смерти папы, но теперь в моей жизни появилось то, о чем я не могла рассказать; истории рвались наружу, но я не могла ими поделиться. Иногда мне хотелось закричать: «Грифоны существуют! Самые настоящие грифоны!» Мы трое как будто стали совсем крошечными, но видела это только я.
К счастью, у меня был Себастьян.
Мы болтали с ним каждый день – иногда по видео, иногда просто обменивались дурацкими сообщениями. Я сама удивлялась тому, с каким нетерпением ждала уведомлений с его именем наверху. Было невероятно приятно не осторожничать, не чувствовать во время разговора, что я скрываю добрую половину своей жизни.
– Люди не знают того, что знаем мы, и из-за этого я на них злюсь, – призналась я. – Как будто они виноваты в том, что я ничего не могу им рассказать. У тебя такое бывает?
– Постоянно, – ответил он. – Нужно научиться быть двумя разными людьми – тем, кто знает, и тем, кто не знает.
– Я как будто ненавижу ту часть меня, которая не знает, – сказала я.
– Я тоже, – подтвердил Себастьян.
Мы разговаривали по видео. Я сидела в подсобном помещении клиники, а он был в пустом читальном зале своей шикарной школы-пансиона. Под взъерошенными волосами лицо Себастьяна – немного обесцвеченное и искаженное камерой и чуть сонное – все еще было таким же выразительным и живым, каким я его запомнила с нашей первой встречи. В чертах его лица и в том, как они сочетались друг с другом, было что-то, что я никак не могла до конца удержать в голове; словно бы какая-то неразгаданная тайна, в которой я хотела разобраться. Разговаривая по видео, я могла повнимательнее рассмотреть лицо Себастьяна; при этом я не производила странное впечатление и не было ощущения, что я пялюсь. Я вглядывалась в его черты каждый раз и все же так и не смогла понять, что в них такого и почему я никак не могу отвести взгляд.
– И что ты делаешь? – спросила я. – Когда злишься.
– Иду к Киплингу, – ответил он. – И сижу с ним. Напоминаю себе, почему оно того стоит.
– Что делать тем, у кого под рукой нет грифона?
– Можешь вернуться в любое время, – сказал Себастьян.
– Ты приглашаешь меня на свидание? – поинтересовалась я.
– А ты согласна?
Себастьян улыбнулся. Он, конечно, шутил – и я тоже.
– Себастьян? – позвала я. – Как думаешь, мне можно это делать?
– Делать что?
– Общаться с тобой.
– Почему нет?
– Не знаю. Мне просто кажется, что могут быть какие-то правила или что-то вроде того. Скорее не для тебя, а для меня. Не думаю, что папа заводил дружбу с клиентами.
– Хочешь прекратить? – отозвался Себастьян. – Мне больше тебе не писать?
– Ну уж нет, – возразила я. – Думаю, если мне будет не с кем об этом говорить, я буквально взорвусь. Да и это в каком-то смысле круто. Не знать. Так даже веселее.
Он снова улыбнулся.
– Что? – спросила я. – Я что-то не так сказала?
– Ты заявила, что это весело, – ответил он. – Мне тоже так кажется.
Когда тем вечером я выходила из клиники, у меня перед глазами все еще стояли лицо Себастьяна, его улыбка и глаза. В нем по-прежнему было что-то такое, что никак не получалось понять. Я все еще слышала его голос, потрескивающий в динамике, и мне было хорошо. Я чувствовала надежду. Когда я крутила педали, направляясь домой, в груди затрепетало что-то крошечное, теплое и непонятное.