– Не смей, – прошипела Грейс. – Или мы больше не друзья, так и знай.
– Финч! Мы идем на первый урок.
Мимо проходили трое пловцов, направлявшихся на занятия. В команде по плаванию все называли друг друга по фамилиям, звучало это странно и фальшиво. Из нас троих с ними дружила только Кэрри.
– Иду, – отозвалась Кэрри.
Она помахала нам на прощание, а потом присоединилась к товарищам по команде. Грейс взглянула на меня.
– Тебе и в самом деле так дорога клиника? – спросила она.
Я могла бы попробовать соврать, но Грейс было нелегко обмануть.
– Я никогда по-настоящему не понимала отца, – призналась я. – Но чувствую, что должна попробовать. Клиника была очень важной частью его жизни. Сейчас я только начинаю во всем разбираться, поэтому не могу ее бросить, Джи. Не сейчас.
– Понимаю, – ответила она. – Только пообещай мне, что не сведешь себя с ума.
– Обещаю, – ответила я.
– И если тебе понадобится какая-то помощь…
Грейс улыбнулась, помахала рукой и указала на себя.
У нас было нечто общее, чего Кэрри понять не могла. Родители Грейс переехали сюда из Тайваня. Дома она говорила по-китайски, по воскресеньям ходила в китайскую церковь и исчезала на неделю каждый лунный Новый год. Иногда Грейс делилась с нами частичками своей культуры. Угощала потрясающей едой, которую ее мама всегда готовила в избытке, периодически беседовала с Кэрри на северокитайском, скидывала нам плейлисты, полные приторных тайваньских поп-песен, которые по непонятным причинам застревали у меня в голове на недели. Однако было и то, чего мы никогда не видели. Может, она не хотела нам этого показывать, а может, просто не знала, как это сделать. Если кто-то и мог понять, как у меня получается существовать меж двух миров и при этом пытаться в каждом из них быть полноценной личностью, так это Грейс.
– Хорошо, Джи, – сказала я. – Если что, к тебе я обращусь первой. А теперь иди поболтай со своим футболистом.
Грейс одарила меня свирепым взглядом, глаза сузились.
– Ладно, – сказала она вызывающе. – Именно так я и сделаю.
Грейс глубоко вздохнула, пригладила волосы, развернулась на каблуках и помчалась вслед за Хоуи и его друзьями. Я постояла еще мгновение, чувствуя, что потеряла равновесие и защиту. У обеих моих подруг были другие друзья, другие занятия. Может, и не только у них.
Позже тем же утром я шмыгнула в библиотечный читальный зал, достала телефон и написала Себастьяну. Когда он ответил мне, я открыла видеочат. Себастьян был в своей комнате в общежитии, позади него виднелась двухъярусная кровать.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Мне одиноко, и меня никто не понимает, – ответила я. – А ты?
Я сказала правду, но при этом улыбалась. Было здорово откровенничать с кем-то.
– Примерно так же, – рассмеялся Себастьян.
– Чем занимаешься? – спросила я.
– Математикой, – сказал он, покрутив пальцем.
Британский акцент резанул мне слух сильнее обычного.
– А ты можешь говорить еще более аристократично?
– Математикой, – повторил он, подражая теперь моему произношению. – Это сложнее, чем кажется.
– Я теперь живу не одна, – сообщила я. – Со мной поселилась в-е-д-ь-м-а.
– Как странно, – сказал Себастьян. – Зачем?
– Ей нужно было где-то пожить, – объяснила я. – А мне, наверное, понадобилась компания. В любом случае мне кажется, что она ничего, но, если я вдруг начну превращаться в лягушку, причину ты знаешь.
Себастьян помолчал.
– Погоди, – произнес он слабым голосом, – она и правда может превратить тебя в лягушку?
Я совсем забыла, с кем разговаривала. У Себастьяна было больше причин верить в магию, чем у остальных.
– Я пошутила, Себастьян, – объяснила я. – Думаю, у нее бы ничего не получилось, даже если бы ей захотелось это сделать. Мне вообще кажется, что она не умеет колдовать.
– Что ж, это радует, – сказал он. – А то я не знаю, как превратить лягушку обратно в девушку.
Он беспокоился обо мне?
– Считаешь, я совершаю ошибку?
– Понятия не имею, – ответил Себастьян. – Но если говорить формально, моя жизнь теперь не такая странная, как твоя, а это показатель.
– Отлично, – рассмеялась я. – Большое спасибо. Я именно за этим тебе и позвонила: хотела почувствовать себя ненормальной.
С Себастьяном было легко вот так перешучиваться.
– Знаешь, Маржан, ты можешь рассказать мне все что угодно, – сказал он. – И я всегда тебе поверю.
По взгляду Себастьяна и тону его голоса – пусть даже я видела собеседника лишь на экране телефона – казалось, что он имел в виду нечто большее. Комната уменьшилась, будто его слова заняли все пространство. Вдруг я подумала о Киплинге, о его крыльях, заполняющих собой огромный зал, о боли и недуге, разрушающих его тело. У меня возникло ощущение, что я смотрю из-за угла на что-то ужасное и не могу толком это разглядеть, потому что оно пылает, сияя ярче солнца. Это была дыра в ткани Вселенной, за которой ничего не имело смысла.