Это единственное, чего я не могу тебе рассказать.
Внутри меня вновь зашевелились угри, как происходило всякий раз, когда мы вот-вот могли заговорить о Киплинге. Краем глаза я заметила, что по библиотеке в поисках свободного места бродит Грейс.
– Мне нужно идти, Себастьян, – сказала я. – Спишемся вечером?
– Конечно, – улыбнулся он и помахал рукой.
Я помахала в ответ и завершила звонок.
Мгновение спустя, когда я убирала телефон в карман, в читальный зал проскользнула Грейс, зажав под мышкой хрестоматию по всемирной истории в переплете на спирали.
– С кем ты разговаривала, Мар? – осведомилась она.
– Ни с кем, – ответила я.
Она окинула меня скептическим взглядом.
– Я точно слышала, как ты только что с кем-то разговаривала.
– О, – пробормотала я, – э-э, да. Это был, – я на секунду замялась, – мой бухгалтер.
– Неужели?
Она мне не поверила.
– Правда, – уверила я.
– Маржан Дастани, – начала Грейс с коварной усмешкой. – Я уверена, что ты влюбилась.
– Ни в кого я не влюбилась, клянусь. – А потом, так как врать гораздо легче, если добавить при этом крупицу правды, я добавила: – И уж точно не в моего бухгалтера. Бр-р.
– Тогда в кого? – спросила она.
– Ни в кого, ясно? – отрезала я.
Грейс перестала улыбаться.
– Хорошо, – сказала она. – Забудь об этом.
Грейс села за стол напротив меня и начала доставать книги.
– Кстати, я поговорила, – сообщила она, и по ее лицу расплылась хитрая усмешка.
– С футболистиком?
Грейс кивнула.
– И?
– Он милый, – сказала она. – Посмотрим.
Грейс пожала плечами, и я почувствовала гордость за нее.
– Знаешь, я ведь не всегда была ведьмой.
Мы доедали ужин – уже второе приготовленное Мэллорин домашнее блюдо за два вечера. Ей почти постоянно хотелось говорить, а я была не против, если в доме было что-то, кроме молчания, сомнений и гнева. Прошлой ночью она жгла шалфей, чтобы изгнать дурную энергию. Не знаю, получилось ли, но с появлением Мэллорин дом стал казаться более гостеприимным.
– А кем ты была? – спросила я.
– Просто девочкой, – сказала она. – Обычной девчонкой по имени Мэллори.
Мэллори Мартелл выросла в маленьком унылом городке на севере Калифорнии. Примечательного в нем было немного: большая церковь, школьная футбольная команда, закрытая лесопилка, а еще излишняя склонность жителей к веществам, о которой все предпочитали молчать.
– В церковь ходят два типа людей, – рассказывала Мэллорин. – Одни хотят приблизиться к тому, что любят, а другие пытаются спрятаться от того, что их пугает. В моем городе люди в основном относились ко второму типу. Какое-то время меня это не напрягало, потому что у меня была своя церковь.
Церковью Мэллори был реликтовый секвойный лес, который поднимался от города по склону холма. Она могла блуждать в нем часами, лежать на лесной подстилке, смотреть сквозь ветви на движущиеся клочки неба, прислушиваться к гуляющему по древним ветвям ветру, к шороху шагов оленей и койотов, к тихому биению жизни. Там, в лесу, Мэллори впервые почувствовала пробуждение силы, которую стала называть магией.
– Впрочем, кто знает, – сказала она, пожимая плечами, – может быть, я тоже пряталась.
Всякий раз, возвращаясь в город, Мэллори чувствовала, что не вписывается в него. Она постоянно задавала неправильные вопросы, из-за которых молодежные пасторы периодически отводили ее родителей в сторонку для тихих, но серьезных бесед. «Если на седьмой день Богу потребовался отдых, откуда нам знать, что Он не делает иногда перерывов? Быть может, Он отдыхает прямо сейчас?»; «Верят ли инопланетяне в инопланетного Иисуса, или они все попадают в инопланетный ад?»; «Если дьявол может принять любое обличье, почему бы ему не принять обличье молодежного пастора? И тогда откуда нам знать, что вы не дьявол, пастор Крис?» Из-за таких вопросов другие дети бросали на нее странные взгляды, а взрослые неодобрительно качали головами.
Когда Мэллори была помладше, ей достаточно было убежать в лес, в то место, где она чувствовала себя свободной и живой. Но к тому времени как Мэллори исполнилось четырнадцать, он стал казаться ей слишком маленьким, слишком близким к тому, от чего она пряталась, чтобы чувствовать себя там в безопасности. Город, родители, школа, молодежные пасторы – все пытались сделать из Мэллори человека, в которого ей превращаться не хотелось, навязать ей веру, которую она не разделяла. Казалось, не осталось ни выхода, ни смысла сопротивляться, потому что человек, которым пыталась стать сама Мэллори, никому не был нужен.