Кент замолчал, а когда он заговорил снова, голос у него был низким и горьким.
– Я терпеть все это не могу.
– Тогда почему не бросишь?
– Я задаю себе тот же вопрос уже много лет, – ответил Кент. – И никак не найду ответ. Поэтому я перестал.
– Перестал задаваться этим вопросом?
– Перестал играть, – сказал он. – Шесть месяцев назад. С тех пор я не сыграл ни одной ноты. Я думал, что станет лучше, но вместо этого чувствую себя так, будто отрубил себе руку.
Кент молчал. Скрипка тем временем начала осматривать кабинет. Она двигалась подобно осьминогу, с проворной водянистой грацией подтягиваясь на своих четырех струнах. Ее тело все еще более или менее напоминало скрипку, но казалось тяжелым и плавным, а это наводило на мысль о том, что под гладкой темной кожей были органы. Иногда, оторвавшись от изучения папиных ветеринарных справочников и ковыряния в ковре, ёкай поворачивала шею, смотря на нас большими глазами.
– Я и сама не хотела ничего подобного, – призналась я. – Меня подписали на это все насильно и даже не потрудились уточнить, что об этом думаю я.
– Откуда ты знаешь, что нужно делать? – поинтересовался Кент.
– На самом деле и не знаю, – ответила я. – Мне каждый раз приходится разбираться на ходу. Прости, ты, возможно, ожидал консультации от настоящего специалиста.
Кент искренне рассмеялся.
– Я и правда люблю музыку, – сказал он. – Раньше думал, что, как только научусь действительно хорошо играть, меня не будет выворачивать всякий раз, когда я беру в руки скрипку.
Его глаза были полны гнева и муки.
– Но чего бы я ни достиг, этого всегда мало.
Тонкие пальцы Кента сжались в кулаки, а потом расслабились.
– Мои родители знали, что у меня депрессия, – продолжил он. – Они сказали, что все нормально, и купили Вивальди, чтобы мне стало повеселее. Это сработало. Он сидел у меня на плече, пока я играл, и подпевал. Благодаря ему я наслаждался игрой впервые с тех пор, как себя помню.
Скрипка вернулась к Кенту и плюхнулась рядом. Она переводила с моего лица на его внимательный любопытный взгляд.
– Если ты надеешься, что я смогу вернуть Вивальди, то, боюсь, это не так.
Он отрицательно покачал головой, но я увидела, что его плечи немного поникли.
– Я сделаю то, что в моих силах, – предложила я. – Тебе это, вероятно, не поможет, но я смогу лучше понять твою скрипку. Ты не против?
Кент кивнул, почти не поднимая на меня взгляд.
Я протянула руку и прикоснулась к корпусу инструмента. Если у ёкая и были какие-то страхи или сомнения, она их не показывала. Скрипка наблюдала за происходящим с нескрываемым любопытством, изредка моргая с мягким клацающим звуком, похожим на щелчок затвора фотоаппарата.
От нее исходило восхитительное темное сияние, которое согрело костяшки моих пальцев, стоило мне прикоснуться к ней. Я провела рукой по краю корпуса, по округлому изгибу ее искусно соединенного шва. То, что было передо мной, очень походило на дерево, но на самом деле было каким-то видом кожи, сухим и жестким. Когда я нажимала на нее, она прогибалась. Казалось, ее не беспокоили мои прикосновения. Скрипка просто переводила взгляд с меня на Кента, наблюдая за нами круглыми и блестящими, как стеклянные шарики, глазами.
Она была сбита с толку. Ошеломлена. Беспокойна. Голодна, нетерпелива, полна желаний. «Чего может хотеть скрипка? – спросила я у самой себя. – Зачем ей есть канарейку?»
И как я могу ей помочь?
Я не сомневалась, что Горацио был бы рад пополнить свою коллекцию живой скрипкой. И конечно же, Кент, избавившись от нее, вздохнет с облегчением. По крайней мере, поначалу. Но все же мне казалось неправильным разделять их. Эти двое должны были быть рядом, и, в отличие от Кента, ёкай это уже поняла. Они будут идти по жизни рука об руку, я чувствовала это нутром.
– Она там, где и должна быть, – сказала я.
Лицо Кента помрачнело.
– И все? – спросил он. – Мне от нее никуда не деться?
– А ей никуда не деться от тебя, – добавила я.
Я убрала ладонь с бока ёкая. Еще мгновение мы смотрели друг на друга, а потом скрипка с драматичным и странным мелодичным вздохом снова оперлась о край стола. Тепло, которое я чувствовала в костяшках, начало исчезать и вскоре пропало окончательно.
Голод, однако, остался.
Чего-то не хватает.
Мне пришла в голову мысль.
– Ты должен дать ей имя.
– Я не буду никак называть эту штуку, – возразил Кент.