Прижавшись к маме, я закутался с головой в одеяло, чтобы ничего этого не слышать и не видеть. Но под одеялом толчки казались еще страшнее, было душно.
Я чуть отодвинул одеяло и в щелочку поглядел на небо.
Необъятные просторы небесного океана над моей головой были усеяны мерцающими звездами.
Темнея на их фоне силуэтом своих раскинутых ветвей, высоко в небо уходила урючина. Мне казалось, что своей макушкой она упирается в черноту небесного свода и, покачиваясь во время земных толчков, удерживает его. А, может быть, она даже говорит там звездам: «Не бойтесь, я не дам вам упасть».
Прошло около часа с начала землетрясения. Толчки ослабели, но еще ощущались. Все так же беспокойно вели себя животные и птицы, из соседних дворов доносились крики и плач детей.
Начинало светать.
Мы могли уже разглядеть, как выглядит наш двор: покосившийся курятник с его взъерошенными обитателями, обломки посуды у стола, куски шиферной крыши.
Наученные горьким опытом, который передавался из поколенья в поколенье, жители наших мест строили дома и даже заборы из самана. Делают его из глины, коровьего помета и соломы, замешанных в воде. Постройки из самана гораздо пластичнее и меньше поддаются разрушениям, чем кирпич. Но такого страшного землетрясения не выдерживали даже дома из самана.
Наш дом уцелел.
Мы еще не знали тогда, как нам повезло. Позже по радио передавали: в эту ночь, 26 апреля 1966 года, землетрясение в Ташкенте достигло силы в восемь баллов. Тысячи жилых домов были разрушены, десятки тысяч семей остались без крова. Официально сообщали о восьми погибших, но это была беззастенчивая ложь. В народе говорили о сотнях людей.
Мы разошлись по квартирам, но никто не спал. Родители бродили по комнате, пытаясь что-то убирать. Мать первым делом проверила, в порядке ли газовая плита. Попозже стали обсуждать, вести ли нас с Эммкой в садик.
– Неужели сад открыт сегодня? – сомневался отец. – Попробуем, если нет – приведу детей обратно.
Но детский сад работал. Правда, выглядел он, как потревоженный пчелиный улей. Воспитатели разбивали во дворе палатки: дано было распоряжение в здания пока не заходить, опасались новых толчков.
И ведь не зря – в ночь с 9 на 10 мая Ташкент испытал еще одно землетрясение…
Весь день прошел в суете и волнениях.
Воспитательницы озабоченно бегали то туда, то сюда, узнавали друг у друга новости.
Приходили какие-то военные, что-то объясняли, почему-то рассматривали в бинокли детсадовские постройки.
Во дворе гремело радио. Дикторы то на узбекском, то на русском рассказывали о случившемся. Впрочем, ничего нового они не сообщали. Люди узнавали новости друг от друга.
– Прохожу я мимо площади, а там трещина в земле… Ну, прямо пропасть! Наверно, несколько десятков метров!
– Слыхали? Дом пионеров, Кукольный театр…
– Кашкарка вся в развалинах. Что там творится!
– В больницы все везут, и везут, и везут. А хватит ли коек?
– Откапывают… А живы ли?
– Не знаю. С утра еще в домах кричали, стонали…
Словом, в этот день взрослым было не до нас.
Мы играли в песочнице, прислушиваясь к их взволнованным голосам.
Я пытался представить себе, как выглядит эта огромная трещина на главной площади города, на той самой, где в дни праздников происходили парады. Как же, думал я, будут теперь ходить там люди, ездить машины? И можно ли эту пропасть чем-нибудь закрыть, починить площадь?
Но площадь все же «починили». И не только площадь…
Хотя от населения и скрывали последствия землетрясения, они оказались так велики и ужасны, что оставить их без внимания было невозможно.
Еще и потому, что сейсмологи всего мира точно установили размеры бедствия. О них знали люди в любой стране земного шара.
Вот почему уже на другой день столицу Узбекистана осчастливили своим прибытием Брежнев и Косыгин.
На этот раз город получил от государства существенную помощь.
Глава 7. Уголь
Мы возвращались с мамой из детского сада. Вдруг вместо наших ворот я увидел большую, чуть не до крыши соседского дома черную гору.
– Уголь привезли! – воскликнула мама.
Стараясь не испачкаться, она провела нас с Эммкой по узкому проходу к воротам. Угольная пудра прилипала к подошвам.
Двор был пуст, только отец одиноко сидел возле своей любимой урючины.
– Привезли полторы тонны, – доложил он. – Хотели тридцать рублей, чтобы погрузить в кладовую.
Тридцать рублей – это фабричная рабочая неделя.