Но как ни старались многочисленные воспитатели отвратить нас от рока, он уже вошел в нашу жизнь. Мы были детьми времени, а время – самый могучий воспитатель. Рок покорил нас, став не просто очередным увлечением, а чем-то гораздо более важным.
«Дип Пёрпл», «Пинк Флойд», «Лэд Зеппелин» – названия любимых групп не сходили с наших языков. Те, кому удавалось достать оригиналы дисков, считались счастливчиками, богачами. Но таких было очень мало. Остальные, выпросив диск у владельца, бежали с ним в студию и переписывали на пленку. Одна и та же запись переписывалась снова и снова…
Как раз одна из таких записей с записи выступления рок-группы «Дип Пёрпл» и звучала сегодня.
– Раздобыть бы хорошую аппаратуру, – сказал я, поглаживая магнитофон. – Кстати, откуда этот? Где взяли?
– Я принес. У знакомого одолжил, – сказал Локшев. – Не перегрелся он?
– Вроде нет…
На сером ламповом магнитофоне «Днипро» крутились две большие бобины с лентой. «Днипро» считался переносным, но был жутко тяжелым и, конечно, устаревшим. Однако же мы и такому были рады. Да что говорить! Ни у кого из нас своего магнитофона не было, даже и проигрыватель был далеко не у каждого.
Так чем же так покорил нас рок? Наверное, секрет был в том, что он раскрепощал. Давал ощущение свободы. От занудных и всезнающих учителей, от надоевших уроков, от родителей, которые назойливо нас опекали. Словом, от всех и от всего!
Казалось бы – почему? Почему такого ощущения не давала, скажем, классическая музыка, или концерты того же Магомаева? Наверное, потому что рок умеет передавать чувства, которые обуревают подростка. Дает выход бушующей в тебе энергии, втягивает, превращает в участника действия. Не случайно же беснуются слушатели на концертах рок-групп. Все они очень юные, им очень нужно, просто необходимо «выпускать пары»!
Я и сейчас люблю рок. Правда, теперь меня пугает, что это «беснование» часто переходит все границы. Рок превращается во что-то вроде наркотика, кроме которого человеку ничего уже не нужно и ничто не интересно. На концертах знаменитых рок-групп я иногда думаю: Господи, да слушают ли исполнителей эти орущие и визжащие? Кажется, что для них музыка – только сигнал к какому-то шаманству.
Может быть, я не прав и уже перешагнул какую-то возрастную черту? Но в одном я уверен: с нами – с моими друзьями и со мной – этого не происходило. Мы любили музыку и умели ее слушать. Откинув всякие подделки, смогли сделать правильный выбор: классический рок.
Время от времени я достаю альбомы старых любимых наших песен, перебираю, с удовольствием слушаю. «Июльское утро», «Белладонна», «Гостиница Калифорния», «Пусть будет так»…
И наши «музыкальные застолья» часто вспоминаю. Мне кажется – может, это слишком громкие слова, – но все же мне кажется, что наша импровизация была не детским кривляньем, а творческим действием. Нет? Не согласны? Так попробуйте же хоть полчасика без инструментов изображать из себя рок-группу, всем телом своим, каждой мышцей, каждой клеточкой воспроизводя ту музыку, которая сейчас звучит!
Булат Окуджава пел в песенке «Музыкант»:
Вот и с нами было примерно такое же.
Глава 56. Пытка
– Помни: через пятьдесят минут, не раньше, – строго сказал дядя Авнер, сходя вслед за мамой с крыльца. Мама, обернувшись, кивнула мне, как бы подтверждая его слова, и тяжело вздохнула.
Затворив за ними дверь, я остановился. Ох, как мне не хотелось возвращаться в комнату! Как страшно было слышать стон… Да нет, не стон, а протяжную, жалобную мольбу:
– О-ой, не могу! Ой, Валэ-эрьик, не могу-у! Где ты? Развяжи-и!
Это стонет и причитает бабушка Абигай. Бледная, исхудавшая, сидит она в своей кровати. Хотя и облокотилась о подушки, поза напряженная, неестественная. Это потому, что бабушкины ноги, от самых ягодиц до пяток, прибинтованы к доске…
C коленями у бабушки Абигай неладно давно. Я столько раз слышал об этом, что как-то даже свыкся с бабушкиной болезнью, с тем, что ей трудно ходить, как с чем-то совершенно естественным. У всех стариков что-нибудь болит… Мама, конечно, волновалась, страдала, рвалась в Ташкент. А я… Услышу – жалко станет, а потом вылетает из головы.
Совсем невмоготу бабушке стало года через два после смерти деда Ханана. Она почти весь день проводила в кровати, положив поудобнее согнутые в коленках ноги. О последствиях такой неподвижности никто не догадывался. Через несколько месяцев коленки вообще перестали разгибаться. Ходить бабушка уже не могла совсем.