Совсем недавно авторитет нашего директора был подорван, грубо и зримо. Об этом свидетельствовал большой багрово-синий фингал под его левым глазом. Сделали это – проще говоря, набили директору морду – десятиклассники и их друзья.
Дня три тому назад поздним вечером к школе подъехала компания на мотоциклах. Ребята думали, что школа уже пуста и решили покататься на просторном дворе. Мотоциклы кружили по двору, рыча и газуя, парни орали и хохотали. И тут во двор вышел директор…
Как он себя повел, в каких выражениях попросил ребят немедленно убираться, можно не объяснять. Десятиклассники оскорбились. К тому же они давно мечтали рассчитаться с директором за все обиды. Сколько ребят участвовало в расплате, я точно не знаю, но двое десятиклассников врезали директору первыми. Их исключили из школы на другой же день.
Исключить-то исключили, но вся школа с восторгом обсуждала, как здорово проучили директора и с восторгом взирала на фингал. Мы злорадно замечали, что наш высокий руководитель стал чуток повежливее, пообходительнее, говоря современным языком, старается быть демократичнее.
И вот теперь он шагнул в мастерскую, изображая на лице приветливую улыбку, которая выглядела совершенно неестественно в сочетании с фингалом и командирским голосом. Вслед за директором в мастерскую торопливо вбежал «учитель по железкам».
– Ну-с, что мы тут пилим? – спросил Б. А. Он остановился возле Вовки Ефимчука и стал вглядываться в деталь. Она торчала в тисках, выпирая углами во все стороны (Вовка еще не закруглил боков).
– Это что же такое? – шутливо воскликнул Б. А., продолжая играть в демократа. – Вот тебе и на! Ты какую звезду выпиливаешь? Израильскую, что ли? – тут директор хохотнул и оглядел всех нас, как бы приглашая повеселиться вместе. «Учитель по железкам» присоединился к нему, хотя смеялся Б. А. над его же заданием.
Когда Б. А. вошел, визг напильников стал еще сильнее. Класс показывал директору свое трудолюбие. Но, услышав шутку, многие повернулись в сторону Ефимчука. Тот вытащил из тисков уродливую пластину, и директор теперь вертел ее в руках, со смехом повторяя:
– Ну, прямо израильская звезда!
А у меня что-то оборвалось внутри.
Когда бы ни произносилось слово «Израиль», – по телевидению, по радио, в газетах, на митингах и собраниях, это звучало либо злобно, либо с насмешкой. Совсем не так, как произносились названия других стран – скажем, Венгрия, Югославия, Египет… То были страны, а Израиль… Израиль был символом всего плохого. Израиль был захватчиком, агрессором, подстрекателем. Что явствовало уже из самого названия!
Если в какой-то стране происходило что-то нежелательное, если она занимала, с точки зрения советского руководства, неправильную позицию или даже совершала преступления, – винили в этом не всю страну, а тех, кто ее возглавлял. В Чили, в ЮАР – там злодействовала верхушка, а народ был жертвой, народ был ни в чем не повинен. Но не в Израиле! В Израиле народа не существовало. Он тоже был «израиль». Вся страна целиком проповедовала экстремизм, насилие, мечтала завоевать мир.
Словом, там жили евреи. И они – все поголовно, – были отвратительны. К тому же и смешны.
Вот это и было самое обидное.
Шум напильников смолк. Класс хохотал. Над чем, почему – не знаю. Но смеялись все.
А я продолжал пилить.
Вжик-в-вжик… Надавливая на напильник всем телом, я склонился над тисками. Я не хотел смотреть на директора: мне казалось, что он смеется и надо мной. Ведь и я – еврей. Единственый еврей в этом классе! Знает же он это! Так как же он… Я ни на кого не хотел смотреть, потому что ребята теперь тоже смеялись. Знали, что я еврей, что я здесь и смеялись… Забыли?.. Нарочно?.. Смотрит кто-нибудь на меня?
– Вы что же это, израильскую армию бляхами снабжаете? – веселился директор, обращаясь теперь уже к «учителю по железкам». Он был уверен, что выбрав для острот эту популярную тему, получит одобрение. И он его получил.
Никто не работал, кроме меня. Я наклонился над тисками еще ниже. Я задыхался от боли, от унижения, от гнева.
Класс хохотал и в звуки хохота вплетался пронзительный скрежет моего напильника, скрежет металла о металл.
Глава 58. Наши друзья Мушеевы
– Амун! Не стыдно вам, Амун?
Слова эти обращены к моему отцу. Амун – а не Амнун – так звучит его имя в устах тети Марии, Марии Мушеевой. Среднее «н» она проглатывает. Сейчас это было особенно заметно: имя отца тетя Мария просто выкрикнула. Как всегда, в минуты гнева или печали, она раскинула руки, приподняла их ладонями вверх, голову склонила к плечу.