– Ну, Рыжик, езжай! – скомандовал Миша.
Но как я мог сдвинуться с места, если ноги мои болтались в воздухе, не доставая до педалей? Я был в отчаянии.
– Н-да-а… – дядя Миша, очевидно, не ожидал этого. – Ну, ничего, скоро подрастешь. А сейчас я прокачу тебя… Рули!
Зашуршали колеса, затарахтели педали, задрожал руль: я совершал по двору круг почета. Домашних животных охватила паника. Куры отчаянно кудахтали, взлетали голуби, а Джек, замерев, с недоумением уставился на нас. Дядя Миша шпарил изо всех сил. Шпанки, водопровод, собачья будка – все быстро проносилось мимо меня. Вот это была езда!
Но не успел я нарадоваться, как раздался пронзительный крик:
– Вале-ее-я!
На сей раз это была не мольба о помощи. Я хорошо знал братишку. Все новое, что появлялось во дворе, должно было принадлежать ему.
– Не дам, – приказал я себе, готовясь к ссоре.
– Ю-яя, иди, поздравь Валеру, – Миша попытался предотвратить скандал. – У него сегодня день рождения.
Но подбежавший Юрка ничего не хотел слышать. Ему нужна машина и только машина. Желание это надо удовлетворить, а как – Юрке совершенно безразлично.
Он может начать орать, топать ногами, кусаться или просто бросится в драку, не замечая габаритов соперника.
Охладить его пыл, правда, на короткий срок, способен только один человек.
Непослушание неизбежно приводит к наказанию – такой закон установил во дворе мой отец. И сам же осуществлял исполнение закона.
Юрка много раз получал от него то щелчки, которые отец ласково называл «шампанским» (видимо, из-за того звука пум-пум-пум, который возникал, когда палец щелкал по лбу), то легкий «подзадник», от которого, впрочем, Юрка иногда отлетал на порядочную дистанцию. Если же отец выбирал дерганье за ухо, это тоже было не слишком приятно.
Вся детвора, посещавшая дедушкин двор, знала, как строг «дядя Амнушка». Простого его взгляда хватало, чтобы мальчишки, носившиеся по двору, начинали ходить на цыпочках.
Понятное дело, иногда они забывались, начинались споры, драка. Отец всегда был готов разрядить обстановку. Подбоченившись, он подзывал провинившегося к себе – без единого слова, просто поманив указательным пальцем, и тут же отвешивал ему, как он говаривал, «дозу пилюль».
При этом отец ожидал полного соучастия от наказуемого: под звуки «шампанского» они вместе громко отсчитывали щелчки – до десяти. Если же бедный шалун считал без энтузиазма, процедура повторялась. Память о наказании оставалась долгая и бугристая.
…Видя, что из машины меня не вытолкнуть, Юрка вцепился мне в волосы, но тут же повис в воздухе: это мой отец поднял его за шиворот и потянул за ухо.
– Я кого звал к себе, а? – проговорил он чуть слышно, с трудом переводя дыхание. – Это не твое, не тебе подарили. Иди домой! Сейчас же!
Братишка удалился с пронзительным ревом.
Вечер был испорчен. Для всех. Родители стали молча расходиться по домам. Мою машину оставили у урючины.
– Не трогай и ты, – приказал мне папа, уходя.
В день моего рождения нас неизменно посещали родственники и знакомые, которые обычно у нас не бывали.
Многие из них, не считавшие нужным здороваться с мамой при встрече, в этот день приветствовали ее как ни в чем не бывало. Затем, подойдя ко мне, ласково меня обнимали и поздравляли. «Какой большой стал, посмотри!» – говорили они.
А я стоял и смотрел на них широко раскрытыми глазами. Просто стоял и смотрел, и, стараясь не отвечать, ждал. Ждал, чтобы они ушли. Надолго. А лучше бы вообще не приходили больше к нам.
Пришла поздравить меня и бабушка Лиза.
– Ха, бви, читоет? – учтиво, как принято, приветствовала ее мама.
– Спиндилез схватил меня опять, – отвечала она, потирая кулаком спину.
Эту жалобу бабушка всегда произносила сквозь сжатые зубы, шипя, и морщилась так, будто кто-то стиснул ее, причиняя сильнейшую боль, и не отпускал. Словом, наглядно показывая, как она страдает.
Мама пригласила за стол. Усевшись, бабушка тут же принялась изображать хозяйку застолья. Но застолья довольно странного. Ни мамы, ни нас детей словно не было за столом. Была только она и ее сын Амнун, который на этот раз был в милости.
«Амнун, кушать будешь? Амнун, положить тебе еще? Амнун, что тебе налить?» – звучало за столом. Отец угрюмо помахивал головой. Ему было неловко.
Кто был всегда добр к маме и к нам, детям, так это брат бабушки Лизы, Абрам. Он нередко нас навещал, пришел и сегодня. Ему я был рад. Дядя Абраша как-то подарил нам с Юркой голубой самокат. Самодельный, сваренный из рельсов, он был очень тяжел, зато надежен. Но дело было не только в подарке. Я думаю, что дети каким-то образом умеют тонко ощущать отношение к себе. И даже сущность людей. А дядя Абраша был не только добрым и хорошим, он был человеком, которым гордилась вся родня.