— Но есть хоть шанс, что она не беременна?
Боже, зачем я это спросил? Выпалил. Эмоционально. Нервно. Отчаянно. Словно пытался вымолить этот единственный, сейчас такой нужный мне шанс.
Зачем? Как никогда, ответ на этот вопрос я знал. Потому что это будет ошибкой. Я не хочу ребёнка от Юльки. Нет, я его не брошу, упаси бог. Но, на Юлии Владимировне я не женюсь. Не женюсь. Я понял это окончательно и бесповоротно этой ночью. И когда я это озвучу, будет хуже, чем чихнуть в горах. Меня накроет такой лавиной, что мало не покажется. Потому что потянет за собой огромное количество всего. И я, конечно, сошёл с ума, раз готов это сделать. Но, глядя в синие глаза, в цвет её платья, что было на ней в тот вечер, глаза в цвет моря, что встречало нас две счастливейшие недели в окне каждое утро, я был готов.
Только не говори «нет»!
— Нет, — улыбнулась она и вздохнула. Словно я спросил: а не попробовать ли нам снова? А я разве не об этом спросил?
— Поужинаешь со мной? — посмотрел на неё исподлобья.
— Паш, — растерялась она и первый раз за время беседы утратив официальный тон. Пару секунд собиралась с мыслями. — Это, как минимум, неэтично.
— А как максимум? У тебя на пальце нет кольца.
— У тебя тоже. И никогда не было. Но это ведь ничего не значит.
— Значит, Эль. Теперь значит. Ведь мы встретились. Снова.
Она стояла спиной к столу, положив на него руку. Я накрыл её пальцы своими. Легонько сжал.
Ответь. Как тогда, когда всё только между нами начиналось. Ответь на это пожатие, пожалуйста! И я горы сверну ради тебя. Мне плевать кто сейчас с тобой, если он — не я. Ответь, чёрт тебя побери!
Но в кармане её халата заверещал телефон, и она убрала руку, чтобы достать его, словно не помнила, что оно значит, это прикосновение. Или как раз потому, что слишком хорошо помнила.
— Иду я! Уже иду!
И может, мне снова показалось, но тон у неё был недовольный.
Она отключилась, не добавив ни единого слова. Не оставив мне ни имени, ни намёка на то, с кем она говорила, только бесконечное количество вариантов для догадок. Заторопилась, собирая работы студентов, халаты, макеты, дидактический материал.
— Помочь хрупкой женщине донести тяжёлые коробки, надеюсь, не будет считаться неэтичным? — подхватил я почти невесомый картон.
— Если только ты не понесёшь их в свою машину, — придирчиво изучая меня, как один из своих экспонатов, приподняла она бровь.
Ну что ж, на безптичье и жопа соловей. Не прогнала — уже хорошо.
— А подвезти доктора неэтично? — сгрузив учебные пособия в её кабинете, я предпринял ещё одну тщетную попытку, если не отвоевать немного её времени, то хоть что-то узнать.
— Меня подвезут, Павел Викторович, — отрицательно покачала она головой. — Я надеюсь, что ответила на все ваши вопросы? И впредь я предпочла бы видеть вас не чаще, чем на приёме с вашей… невестой, — споткнулась она на последнем слове.
— А если нам понадобится срочная консультация? Не подскажите свой телефон, Эльвира Алексеевна?
— Он у вас есть, — открыла она дверь. Я даже невольно глянул на свою грудь, не задымилась ли рубашка — так обжёг её взгляд. — Всего доброго!
— Всего! — улыбнулся я.
И действительно заторопился к выходу.
Да, да, да! И сам не мог я понять, чему так радовался. Хотя нет, мог. Я радовался тому, сколько чувств было в её взгляде. Пусть обиды, пусть даже ненависти, зла или презрения — кто поймёт эту женщину, ведь тогда она так убедительно дала понять, что всё что было в Сочи, останется в Сочи, и я, конечно, чу̀ден как Днепр при ясной погоде, но не тот, с кем она хотела бы состариться.
Сейчас я видел в её глазах совсем другое. Или это тогда я был слеп?
Главное, я видел его сейчас — неравнодушие. На смотрят так на тех, на кого плевать. И я радовался. Искренне. Отчаянно. Сумасшедше.
— Малыш, ты куда так бежишь? — в вестибюле подхватил я выскочившую мне под ноги девочку лет трёх. Такую хорошенькую, что глаз было не оторвать. С такими ангельскими кудряшками и восхитительно серыми, цвета голубиного крыла глазами, что, поставив её на пол, я невольно присел перед ней на корточки.
— К маме, — удивлённо уставилась она на меня.
— А как зовут твою маму?
— Мама, — она улыбнулась. И ямочки на её пухлых щёчках, и необычный низкий голос, эдакий басок у такой малышки, меня просто приворожили, влюбили, сразили наповал.
— А тебя как зовут?
— Матлёшка.
— Матрёшка? — удивился я.
Но она спряталась за подошедшего молодого мужчину, и я встал.