Бремя славы так бремя славы. Возражать я не собирался.
Слава славой, а на вокзале меня встречала только Катя. Впрочем, жаловаться мне было не на что — она крепко меня обняла и одарила доброй дюжиной жарких и страстных поцелуев.
— Хорошо быть футболистом, — перефразировал я цитату из «Всемирной истории» Мела Брукса, когда получил наконец возможность говорить.
— Саша, ты же знаешь, что я люблю тебя не только за это, — улыбнулась Катя, перефразировав известный анекдот про Чайковского.
Обняв друг друга за плечи, мы двинулись к стоянке, где была запаркована Катина «Тойота».
— А у меня тоже есть чем похвастаться, — загадочным тоном сказала Катя.
— Ты тоже вчера забила гол? — пошутил я.
— Лучше! — торжествующе воскликнула Катя. — Мой серьезный разговор с дедушкой наконец-то состоялся!
— И о чем же вы говорили? — спросил я, уже подозревая, какой будет ответ.
— О тебе, Сашенька, как я и думала! И знаешь что? Дедушка сказал, что всецело одобряет мой выбор. Он очень доволен, что у меня появился такой достойный кавалер.
— «Кавалер»? — переспросил я, не будучи вполне уверен в значении этого слова.
— Ну, бойфренд. Дедушка-то англицизмов не любит, как и англичан. Предпочитает русские архаизмы.
— Что ж, я очень рад, — искренне ответил я.
— А уж как я рада, — воскликнула Катя, — ох, Сашенька, ты бы только знал! Конечно, я и так знала, что ты ему нравишься, но услышать от него эти слова, да еще и во время серьезного разговора…
— То есть моя кандидатура одобрена как бы официально, — хмыкнул я. — И все потому, что я вчера забил гол?
— Да нет, Саша, мы ведь говорили вчера утром, еще до матча. После того разговора уже было совершенно не важно, забьешь ты гол или нет. Ох, Саша, милый, любимый мой, ты бы только знал, какая у меня гора с плеч свалилась! Так хорошо теперь на душе, прямо благодать…
— Мне тоже хорошо, — сказал я, после чего остановился, обнял Катю и нежно поцеловал ее прямо в губы. — А теперь еще лучше.
— Слушай! — вдруг сказала Катя. — Саша! Ты позавчера говорил, что твои родители едут в этот уикэнд на дачу, да?
— Ну да, — кивнул я. — Сегодня суббота, нихт вар? Значит, вчера вечером уехали, а вернутся завтра.
— Тогда едем сейчас к тебе!
— Зачем?
Такой уж я человек — то и дело задаю глупые вопросы.
Я повернулся на правый бок.
— Тебе… было хорошо? — спросил я несколько усталым голосом.
— Да. Очень. Очень-очень, — изможденно улыбнулась мне Катя.
— Даже несмотря на?..
— Даже несмотря на боль. Я все равно счастлива, Саша. Потому что ты — мой первый мужчина. Первый, последний и единственный.
Я чуть не задохнулся от нежности. Ради таких моментов действительно стоит жить.
— А я? — спросила Катя.
— Что «ты»?
— А я у тебя какая? Пятая, шестая, десятая?
— Зачем же десятая? Первая, — слегка несмело сказал я чистую правду.
— Да ну? — улыбнулась Катя. — А ведь ты… все делал, как будто уже опыт есть, и немалый.
— Просто я… читал соответствующую литературу, — уклончиво ответил я.
Естественно, я не стал объяснять, что немалую роль в моей теоретической подготовке играла порнуха, которую я не столько читал, сколько… впрочем, это не существенно.
— Правда? Значит, я действительно у тебя первая? Так ведь это очень здорово! Ну подумай сам, Саша — любить одну-единственную женщину всю жизнь!
Большинство моих приятелей от подобной перспективы пришли бы в ужас, а то и застрелились. Меня же такой расклад вполне устраивал, тем более что речь шла о Кате.
— Конечно, здорово! — согласился я.
— Я так счастлива, любимый мой, — нежно посмотрела на меня Катя. — Сегодня лучший день в моей жизни. Хочется рассказать всему миру. Но нельзя. Даже подружкам. Даже по секрету. Ведь разболтают.
— Да, — вздохнул я, — теперь у нас от твоего дедушки есть сразу два секрета.
— С другой стороны, — улыбнулась Катя, — с секретами даже интереснее.
Я снова вздохнул и сел на кровати, поджав под себя ноги.
— Катя, ну сколько же можно? Ну сколько это будет продолжаться? Я ничего не имею против твоего деда, если не считать его антисемитизма, да и он вроде как во мне души не чает — но ведь я не могу с ним нормально общаться! Мне постоянно нужно помнить о том, что я не могу сказать ни слова о своей национальности. Не могу даже упомянуть о своем советском прошлом. Не могу рассказать как следует о своей семье, не наврав при этом с три новых короба. Не могу познакомить Бориса Глебовича со своими родителями, не могу пригласить его сюда. И сколько же времени это будет продолжаться? Пока, не дай Бог, с ним чего-нибудь не случится?