Будто где-то лопнула подушка невиданных размеров, и невесомый лебяжий пух посыпался на город сверху. Снежные хлопья, полупрозрачные, лёгкие, воздушные закружились, подхваченные ветром. Они сцеплялись и разлетались, их становилось всё больше, словно кто-то тряс и тряс, даже и не подушку уже, а нечто вроде гигантской перины. Но снежинки эти были вовсе не зимние, не морозные, не прочные. Не долетев до земли, они уже проливались каплями и, легко касаясь луж, таяли без следа.
Дождь, весь облепленный снегом, смотрел на город сверху своими серыми блестящими глазами, и в них плясали то ли хлопья, то ли смешинки, то ли лёгкая грусть. Всё же это был дождь весенний, и потому грусти в глазах его было, несомненно, меньше, а больше жизни, пробуждения, ожидания скорого тепла.
Но вдруг солнце ухватилось длинными пальцами за края тучи, сначала погрузившись во что-то плотное, холодное. И вот уже края поползли в стороны подобно старой обтрепавшейся материи, открывая узкую щель, и светило заглянуло в неё поначалу одним глазком, как-то робко и удивлённо: «Что ж это делается, разве не весна?».
Дождь зажмурился от этого взгляда, заслонился узкой своей ладонью, замотал головой, стряхивая последние снежинки, и вскинул руки, будто сдаваясь:
– Всё-всё, уже ухожу!
Он запахнул свой серый мокрый плащ, застегнулся на все пуговицы, присел на корточки, упёршись руками о бордюр. Оттолкнулся и поехал вперёд, опрокинувшись на широкую свою спину. Он мчался с потоком воды, жмурился на выглянувшее уже солнце и хохотал бурливым заливистым смехом.
А потом встал и пошагал вверх подобно трюкачу, что поднимается по отвесной стене и переходит на потолок, свешиваясь вниз головой. Дождь сейчас взмыл, вознёсся над городом, над всей землёй, затерялся в облаках. Но придёт время, когда он вновь распахнёт свой серый плащ, накроет им всё вокруг и спустится сверху, чтобы снова шагать, и это будет уже другое путешествие, другая прогулка.
БЫТОВЫЕ ЗАРИСОВКИ, НЕ ЛИШЁННЫЕ ИРОНИИ
Всё не зря
– Зря… зря, – подумала Аделаида Степановна, – я не взяла эту кофточку… Такая яркая, в горошек, а отделка по рукаву…. Села на фигуру прекрасно, расцветка к лицу, материя что надо. Ну, дороговато, конечно… Федя бы начал ворчать, что до получки далеко. Но я-то его знаю, потом бы сам сказал, какая я у него красавица. – Лицо при этом у Аделаиды расплылось в мечтательной улыбке.
В этот миг раздался резкий звонок в дверь квартиры, который вывел Аделаиду из задумчивости и заставил поспешить в прихожую. Распахнув входную дверь, хозяйка, однако, узрела не мужа своего, Фёдора Петровича, которого ждала с минуты на минуту. На пороге стоял сосед Аким, добродушный, в общем, весельчак и большой любитель выпить.
– Степанна, – заорал Аким прямо в лицо соседке. – Степанна, выручай, дело жизни и смерти! Не дослушав, Аделаида с досады так шарахнула дверью, что с потолка отвалился кусочек штукатурки, с крючка сорвалась и брякнулась об пол обувная ложка, а кошка, дремавшая в облюбованном раз и навсегда кресле, подскочила, как ошпаренная.
Аким, едва успевший отпрянуть, обиженно заморгал, но не отступил. Быстро нажав на кнопку звонка и сделав шаг назад на безопасное расстояние, он в куда-то самый центр обтянутой дерматином двери громко проговорил, качая головой:
– Зря… Зря ты, Степанна, соседей выручать надо, – он подался вперёд и позвонил ещё раз (для надёжности). – Ты только послушай, что в мире делает… (дверь с шумом распахнулась). – ся… – закончил Аким, приветливо улыбаясь той улыбкой, которая сулит стоматологу-ортопеду скорую прибыль.
Аделаида, уперев полные красивые руки в такие же бока, выступила под тусклый свет подъездной лампочки:
– Чего тебе неймётся? – с ласковой угрозой в голосе проговорила она. – Прекрати хулиганить, по-хорошему прошу! Вот недаром говорят, седина в бороду, бес в ребро…
Надо сказать, что насчёт бороды соседка определённо погорячилась. Бороды у Акима не имелось, как и усов. Как-то он пытался их отрастить… Но вместо лихих гусарских, до которых, как говорят, падки женщины, росли какие-то щипки, торчавшие в разные стороны.
Седины не было и в причёске по причине полного отсутствия оной. Совершенной круглой формы Акимова голова была абсолютно гладкой. Росла ли на ней когда-либо шевелюра, никто из соседей не знал, поскольку видели его всегда именно с такой наружностью.
– Ай, много тебе Фёдор воли даёт, женщина! – воскликнул с досадой Аким, но, увидев, взгляд, не предвещавший ничего хорошего, поспешил добавить:
– Всё, всё, ухожу. Э-э-э-х… – махнув рукой, он поплёлся искать счастья выше этажом.