На сколько мог осторожно, я приблизился.
– Знаешь, – вдруг сказал он, обращаясь ко мне, никого другого рядом больше не было, – я рисую картины всю жизнь, и теперь мне даже не нужно зрение, чтобы рисовать. Я чувствую всем собой то, что остальные видят лишь глазами, а они же часто обманывают.
Мягкий наушник, влитый мне в ухо, подстроившись под голос говорившего, практически синхронно повторял за ним, но уже на родном языке. Я знал, что перевод не может быть научно точным, ведь для этого необходим не один месяц работы, но, надеялся, что смысл сказанного не ускользает от меня.
– Однако сейчас, мне кажется, я рисую то, чего пока не могу постигнуть. Откуда вдруг на картине, полной живых, тёплых красок земной природы, появился этот металлический отблеск? Разве может быть он в этом первозданном лесу?
Я стоял уже совсем близко и мог видеть, что человек опустив руки, смотрел на свою картину как бы в раздумье. Я тоже глянул на неё и отступил на шаг. За деревьями виднелся, отливающий металлическим сплавом, корпус моего Глазастика. Я глянул перед собой – увидел только частокол ровных стволов, надёжно скрывающих от зрячего корпус корабля.
– Хотя, да. Кажется понимаю. Видимо это корабль, что принёс тебя сюда из космоса, – не спрашивая, а утверждая сказал старик. Он не оборачивался, продолжая рассматривать Глазастика каким-то образом появившегося на картине, – ничем другим это быть и не может. Да и металлический привкус на языке может быть только от него. Он изменил воздух, я чувствую.
– Да, этот корабль мой, – произнёс я, а компьютер перевёл слова на человеческий язык.
Художник вздрогнул и кисть выпала из его старческих рук.
– Прости, – сказал он, – всё же мне немного страшно. Что позволительно старому слепому человеку посреди леса в такой ситуации. Твой второй голос, изъясняющейся человеческим языком, оказался слишком громким.
Я убавил громкость динамиков.
– Так?
– Пожалуй, да, так лучше. Спасибо.
Кисть его по-прежнему лежала на земле, повиснув на упругих стеблях травы. Я нагнулся, чтобы поднять её. Рукоять была деревянная, густо залитая краской всех оттенков в несколько слоёв. Щетина была мастерски подогнана, образуя тонкий конец, позволявший вырисовывать самые мелкие детали. Даже жилки листьев, просвечиваемые лучами солнца.
– Держи, – сказал я и протянул кисть.
Человек полуобернулся ко мне, я впервые глянул ему в глаза. Они оказались затянутыми белой, едва прозрачной плёнкой.
Художник смотрел в сторону, но протянул руку туда, где я держал кисть. Я постарался аккуратно вложить её. Когда человек почувствовал близость моей руки едва уловимым движением он прикоснулся ко мне самыми кончиками пальцев.
Кисть упала в его раскрытую ладонь, а мы оба одновременно вздрогнули. На мне не было перчаток. Их я впопыхах оставил на корабле. Поэтому смог почувствовать его прикосновение. Оно было мягким, как подушки у меня дома в пустующей кровати и тёплым, как струйка воды из душа.
– Прости моё любопытство, я художник, мне интересно познавать всё новое, что создано и воплощено природой.
– Ты считаешь меня частью вашей природы?
Художник улыбнулся:
– Нет нашего или вашего. Всё одно. Всё одно.
Наверное, компьютер что-то неправильно перевёл, я не смог понять смысл его ответа. Художник же, ловко обмакнул кисть в нужной краске и продолжил рисовать.
Я остался стоять рядом. Наблюдал, как один мазок ложился на другой и получались листья на деревьях; видел, как кисть скользила по холсту, едва касаясь его, а за ней оставался след из солнечного света – он пробивался сквозь непривычную глазу зелень, отражался от корпуса Глазастика. Я видел, как вырастали деревья, расцветали цветы, зарождалась жизнь.
– Позволь спросить тебя.
– Спрашивай, – ответил я.
– Как ты оказался здесь?
– Я разведчик. Это мой последний полёт, ухожу на покой, – сам не зная почему добавил я. Неужели сожаление проскользнуло в моих словах?
Кисть художника замерла над столбом солнечного света.
– Хм. Последний и так повезло тебе – наткнулся на нас. Наверное не часто такое бывает?
– Да, не часто, – согласился я.
– Мда. Мда. Что же, если ты разведчик, значит вслед за тобой прибудут и другие?
– Да.
– Они прилетят сюда на таких же совершенных кораблях, как и тот, что разнообразил отражение природы на холсте?
– Глазастик? Нет, на ещё более совершенных. Мой корабль уже стар, чтобы считаться венцом того, что смогли мы изобрести.
– Мне всегда казалось, что совершенство – незыблемая величина застрявшая в собственной темнице. Никогда мне ещё не доводилось видеть её в выстроенном разумом мире. Но я понимаю твою логику.