– Да как ты можешь нас учить? Вы то свою цивилизацию не сохранили! Где ваши заводы? Где города? Где всё то, что делало вас людьми? Наука, искусство, стремления, планы? Уничтожили, стёрли в пыль!
Говорил я долго, а когда закончил, хотел было уйти, ничего полезного от человека всё равно было не добиться. Только иносказательная ерунда, банальщина, вздор слабого на выдумку ума. Такими простыми фразами уже нельзя ничего объяснить. Всё гораздо и гораздо сложнее в мире. Объяснения же человека, годятся разве что для детей. Совсем маленьких, едва научившихся ходить и познающих мир как контрасты плохого и хорошего.
– Подожди делать выводы, – остановил меня человек, положив свою старческую руку мне на грудь, не дав подняться с кресла, – я согласен с тобой, что всё отнюдь не легко. Отнюдь. Однако именно прямоугольные кирпичи выстраивают целые дома, улицы, города, страны.
Я глубоко вздохнул.
– Прости мне мою иносказательность, наверное, ты устал от неё. Это слабость всех старых людей. Мы любим забываться в своих мыслях, и порой они убегают вперёд так далеко, что мы теряем над ними контроль.
Сумев привстать под слабой рукой старика, я под её мягким нажимом вновь опустился в кресло.
– Позволь мне, раз мы пришли сюда, зашли так далеко, всё же показать тебе историю нашей жизни.
Едва успев сказать это – ноги его вдруг задрожали, он ухватился за ручки кресла. Я испугался. Обхватив его за плечи я вскочил, попытался усадить в него ослабевшего человека.
– Нет, нет, – запротестовал он голосом, мерцающим, как огонёк свечи под ветром.
Я аккуратно держал его за плечи.
– Сейчас, сейчас, подожди. Пройдёт всё.
Руки и ноги его дрожали, и он со всех ослабевающих сил держался за меня, но не садился. Я стоял крепко, хотя удары моего сердца гулко отдавались в голове.
– Сейчас, сейчас, – говорил он, – сейчас пройдёт, должно пройти.
Крупная дрожь оставила человека, лишь мелкие судороги время от времени пробегали по его телу. Наконец ноги перестали дрожать, а за ними и руки. Ещё несколько раз волной прокатилась мелкая дрожь и человек задышал ровно. Слабая улыбка тронула губы, собрала морщины вокруг глаз:
– Старость, она как первая любовь: сжимает сердце и отнимает ноги, да?
Вдруг, чувствуя облегчение, я рассмеялся. Наконец мне стали понятны его иносказания
– Это, да, – согласился я, вдруг вспомнив давно позабытое.
– О! Слышу знакомые нотки в голосе. Все мы когда-то любили, как в последний раз. Сейчас же, эти любовные воспоминания, разрывавшие сердце – согревают душу, не так ли?
Я рассмеялся ещё громче. Человек был как никогда прав. Сковавшая меня напряжённость ушла, дав свободу безудержному смеху.
– Да, да. Любовь тема бесконечная, мы её обязательно затронем, как-нибудь в другой раз.
И откуда только взялось это озорство у человека? Я чувствовал, как воздух вокруг нас потеплел, а мы вновь неуловимо сблизились.
– Обязательно.
Довольно кивая, видимо откладывая в голове любовные воспоминания о которых можно будет поговорить у костра за кружкой чая, человек аккуратно, памятуя о настигшей его только что слабости, держась за ручки кресла, опустился рядом на пол.
– Так привычнее. Всегда сидел на земле.
Я стоял и с улыбкой смотрел на своего случайного знакомого, на собеседника с другой планеты, чуждой цивилизации и чувствовал к нему тёплую привязанность. Каким-то невероятным образом он напомнил мне моего отца.
Тот так же говорил мне много самых банальных истин. Вначале непонятных, потом открывающихся, как звёзды в небе, а потом заволакивающиеся эгоизмом взрослой жизни. Теперь же, хоть ещё мгновение назад я чувствовал в себе злость на посмевшего пролезть в мою голову человека, я испугался за него и побоялся, что он оставит меня на пороге чего-то важного. Не успеет показать.
И всё же, за смехом, мне показалось, что в его глазах, покрытых белёсой плёнкой слепца, я успел увидеть мольбу, просьбу направленную к кому-то. К жизни? К самому себе? Мой внимательные взгляд не остался не замеченным.
– Испугал я тебя, да?
Я перестал улыбаться.
– Эм.
– Да что там, я сам жуть как испугался, врать не буду. Но, как с той самой батарейкой: прикусил её с нескольких сторон и ещё минута есть.
Я улыбнулся, но не понял, что он имел ввиду.
– Садись, садись в кресло. Я рядышком побуду.
Когда я вновь устроился в кресле, с интересом ожидая, что увижу, художник опять сделал какое-то движение рукой и всё погрузилось во мрак.