Как всегда после циркового вечера, Ирина немного оглохла от визга труб, сидящих в оркестре за ее спиной. Прохладный ветерок, особенно ощутимый на мосту, понемногу сдувал с лица впитанный за несколько часов подкупольный жар от зрителей, осветительных приборов и выкуренных сигарет.
Мысли упорядочивались. Все-таки правы перипатетики, обсуждавшие философские проблемы на прогулках! Размеренная ходьба неким образом отсеяла обыденность, повернула к волнующей теме, к Вале Чиркову. В нем было нечто завораживающее; в манере разговаривать, тонко шутить над собой ли, над нескладной российской действительностью, над ее, Ирины, музыкальностью; да над всем! Причем Валентин тонко, необидно подтрунивал, демонстрируя не только живой интеллект, но и доброе отношение к людям.
При первой встрече в раздевалке детсада, где она втискивала Татьянкины ноги в ботиночки, Чирков вызвался помочь, уселся перед стульчиком на пол и ловко обул ребенка. Дочка его друзей, за которой он и приходил, с интересом наблюдала за процедурой обувания, комментируя:
- А я сама умею!
- Зато за мной ухаживают! - гордо парировала Татьяна и показала язык.
- Что ты себе позволяешь!- одернула ее Ирина.
- А пусть не лезет!
Валя поднялся с полу и вступил в разговор:
-Вы зря мешаете молодым женщинам выяснять отношения. Мне лично, так очень приятно быть объектом спора. А если и вы заявите на меня претензии, я буду счастлив...
Ирина не нашлась, что ему ответить, настолько искренне прозвучало это признание. Им оказалось по пути. Общих знакомых нашлось много, университет он закончил всего на два года раньше. Назавтра Валя вновь встретился с ней в раздевалке. И так всю неделю. Ирина потребовала ответа о причине регулярности, на что получила откровенное:
- Как я могу пренебречь такой красивой девушкой!
- А придется!
- Не думаю. Запретить мне ты не можешь, сама тоже не сможешь не приходить, это твоя работа. Я у заведующей справки навел. Ты музработник. Вот!
Сарказма Ирина отмерила много:
- И что? -
Но Чирков бровью не повел, спокойно заявил:
- Я буду тебя провожать домой.
- Мало ли чего хочешь ты, вот я этого не хочу! - В голосе звякнул металл, но императив прозвучал впустую.
- Ну и не хоти, это твое дело...
- Я говорю - ты не будешь...
- А это уже мое дело, - и он продолжал ее провожать, даже когда предлога, то есть дочки друзей, не было.
Ирина пыталась ходить молча, с гордо поднятой головой, потом поняла, что выглядит глупо, да и беседовать с Валькой было приятно. Так продолжалось месяца два. В день ее рождения Чирков позвонил в дверь с букетом цветов. Привыкший к незнакомым посетителям Степа запустил гостя, и оба мирно беседовали, когда ослепительная и благоухающая именинница вышла к столу.
Валентин приложился к щечке, поздравил и уселся рядом с Ириной, напротив ее мамы. Аделаиду Семеновну он покорил обходительностью и манерами, двоюродных сестер просто обворожил, причем с одной из них оказался знаком. Когда начались танцы, пригласил именинницу на вальс и прошептал на ушко:
- Как ты великолепна...
- А ты нахал, - ответила та, в душе признательная нежданному гостю.
Обязательный ритуал застолья был для нее тягостен - дурацкие подарки, выпивка и томительное сидение в скучной компании. Валя расцветил эту "днюху", как внезапный фейерверк ночное небо. Горячие руки лежали на ее талии и плече, вел он уверенно. Мужской парфюм благоухал незнакомо и насыщено.
- Что у тебя за духи?
- Фаренгейт. Люблю все изящное, изысканное...
- Я заметила.
Он закончил фразу:
- ...такое, как ты, - пристально всматриваясь в её глаза.
- Что увидел?
- В тебе нечто возвышенное, благородное есть...
Именинница парировала: - ...если и есть, то не про вашу честь, - но для себя отметила: "Каков прохиндей! Сплошное удовольствие вести с таким пикировку. Соблазняет, нисколько не стесняясь присутствия мужа! Умен, нахален, в чем-то даже красив. Не смазливой мордашкой, а умом, просверкивающим в глазах, игрой мимики."
- Не надо категоричности, все может быть...
- С чего бы такая уверенность?
- Жизнь женщины не может быть ограничена семьей. Ей нужны поклонники и ухаживания, дабы знать, что она красива... - говорил Валентин, и полные губы то складывались в улыбку, то иронично кривились в усмешке, живостью украшая тонкое лицо.