Он встал, потопал ногами.
– Отправляйтесь-ка в кровать, господин дю Валлон, – не терпящим возражения тоном сказала жена.
– Непременно, госпожа дю Валлон. Но прежде я хотел бы прогуляться по саду.
Гаспар вышел из столовой и стал спускаться по каменной лестнице. Внезапно колени его ослабли, он оступился и скатился вниз.
Услышав шум, мать с сыном выскочили из комнаты и бросились к неподвижно лежащему телу. С первого этажа сбежались испуганные слуги.
Гаспар лежал в неестественной позе, глаза его были закрыты, голова в крови. Молодой дю Валлон посмотрел вверх на железный крюк в стене над лестницей. Погнутый, он еле держался в каменной кладке, будто в него попало артиллерийское ядро.
Гаспар не шевелился. Он отправился вслед за отцом в тот лес, из которого не возвращаются».
5. Секретное досье
Ирина и Лев вернулись из социалистической Германии через три года, когда заместителем начальника Генерального штаба стал Петр Ивашутин.
Теперь они жили в Москве, где-то за Соколом. Лев стал подполковником. А Ирина получила инвалидность и сидела дома.
Когда Костя увидел ее, у него защемило сердце. Она располнела, глаза, и без того большие, выкатились и казались огромными. Теперь она передвигалась медленно, говорила заикаясь, пальцы ее дрожали. Лев в ней души не чаял, ухаживал и опекал, как мог.
Из главы «Испытанный прием классической трагедии»:
«– Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! – сказала миледи.
– Так значит, он хочет навлечь на свою голову кару, постигающую отверженных! – с возрастающим возбуждением вскричал Фельтон. – Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!»
Не было у Кости ни капельки злорадства, а только сострадание, да чувство вины, вольной или невольной, какая разница?
Он вспомнил разговор с отцом Ирины. Став старше, Костя жалел, что слишком мало с ним общался. В то время ее отец уже был болен. Ирина тоже болела. Как ребенок, она была и беспечна и пуглива, боялась не выздороветь и испытывала чувство жалости к себе и к отцу.
Однажды смертельно больной отец рассказал им историю, как жил-был один человек большой веры, и обратился он к Господу с просьбой не оставлять его в течение жизни. Прожил он жизнь в надежде и утешении, пока не пришла ему пора умереть. Перед смертью видит он сон, будто идет, тяжело передвигая ноги по песку, и путь его заканчивается: впереди лежит безбрежный океан. На берегу он оглядывается назад. Позади – пройденный путь, тянущиеся следы на песке. А рядом с его следами другие следы. Он с облегчением вздыхает, он знает, Чьи это следы, понимает, что Господь не оставил его.
Однако, приглядевшись, он вдруг обнаруживает, что на самых трудных и опасных участках пути второй след обрывается, его там нет.
С горьким вопросом обращается он к Богу, чуть ли не с упреком, почему же в самых трудных местах пришлось ему идти одному.
И ответил Господь:
– В самых трудных местах Я брал тебя на руки и нес тебя на руках. Вот почему ты не видишь там второго следа.
«Да, – рассуждал Костя, – мы беду воспринимаем как Божье внимание. Если русский человек не плачет, значит, его Бог забыл».
Снова и снова Костя возвращался к отцу Ирины. Вот, что он прочел им из Иоанна Богослова:
Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, яко же Аз возлюбил вы, да и вы любите себе. Больше сея любви никтоже имать, да кто душу положит за други своя.
«Кто душу свою положит за други своя», – повторял Костя запомнившиеся слова. И хоть время было атеистическое и неприятностей ученый-историк мог обрести сполна, пошел Костя в церковь.
В почти пустом храме горели лампады и свечи. Горячо молился Костя, чтобы Бог дал здоровья Ирине. Долго стоял у иконы святого Пантелеймона, просил его заступничества, все силы вложил в свою просьбу и вдруг увидел: будто ветер подул на пламя, ярче запылала лампада, заиграли пламенем свечи. Костя, не помня себя, обессиленный вышел на улицу.
Через три месяца нашелся врач-невропатолог, который взялся лечить Ирину. Через год она была практически здорова. Еще через год Костя случайно ее увидел. Она снова стала стройной, а ее походка – твердой и уверенной. Несмотря на полный достаток в доме, она вновь устроилась работать и, принимая во внимание связи мужа, успешно делала карьеру.
А Костя? Нет, он не запил, не опустился. Он, как автомат, продолжал вести прежний образ жизни. Увеличил вес штанги, ушел с головой в книги. Собственная судьба перестала его интересовать. Отчасти Марина была права, назвав его чернокнижником, его интересы сами собой склонялись к области метафизики. Подтянутый, чисто выбритый, внешне он не изменился. Только глаза потемнели и больше не улыбались, когда улыбался он сам. Он вдруг заметил, что на фотокарточках его облик получается все более стертым и обесцвеченным.
Еще молодой, он мог повернуть свою жизнь. Мог, но не было сил. Попытавшись пару раз, он с облегчением вернулся к привычному для себя укладу и решил больше не нарушать традиции.
Так он жил одиноко, предпочитая никого не пускать в свою жизнь. Из родственников у него остались Марина с Артуром, из друзей – только Глеб Лобов.
26 января 1966 года Костя, узнав, что Глеб лежит в больнице, поехал его проведать. Троллейбус первого маршрута довез его до Боткинской. С трудом удалось добиться встречи с Глебом, пока тот не вмешался, Костю не пропускали.
Глеб лежал в небольшой палате, побледневший и похудевший. Он пытался выглядеть бодрым, насколько может выглядеть бодрым человек после операции. Оказывается, у него нашли аппендицит, но с осложнением, которое, увы, заставляет его так долго оставаться в постели.
Костя был немного скован, зато Глеб оживлен и доволен, они давно не виделись, и ему было что рассказать другу.
А друг внимательно приглядывался к симпатичной медсестре, приставленной к Глебу. Из ее слов он понял, что болезнь Глеба была очень серьезной, но сейчас опасности нет.
К неудовольствию медсестры, Глеб сообщил, что на старый Новый год умер один крупный ученый, академик.
Прощаясь, Глеб попросил сестру передать Косте маленький подарок, томик Четвероевангелия в зеленом переплете, который прислали на Крещение. От внимания Кости не укрылось, что медсестра будто из любопытства перелистала страницы, прежде чем отдать ему книгу.
Костя ушел успокоенный лишь наполовину – он уверился, что Глеб выздоравливает. Он не знал того, что накануне на Ленинградском вокзале Глеб вдруг согнулся от острой боли. Кто-то из набежавшей невесть откуда толпы с размаху всадил ему в живот длинную шляпную булавку. Остановившись, Глеб почувствовал жжение в правом боку и теплую кровь, стекающую к паху.
Сыскари из «конторы» потом обыскали весь перрон и только на путях обнаружили выброшенную в снег булавку с головкой в виде зеленой виноградины в натуральную величину. Выяснилось, что на острие был яд, часть которого, к счастью, осталась на одежде Глеба.
Не рассказал Глеб Косте и того, что весной на Пасху, подъезжая к храму, он был атакован возмущенной толпой молодежи, яростной и угрожающей.
ЗИМ с трудом пробился к заднему крыльцу. Однако все кончилось благополучно: во время службы в церкви тысячи верующих на возглас «Христос воскресе» единым выдохом отвечали «Воистину воскресе», заглушая крики опешившей команды. Попытки сорвать крестный ход тоже не удались.
Конечно, Костя видел всю трудность положения Глеба и поражался глубокой вере своего друга, его потребности и, главное, пониманию процесса живого общения с Богом. Он не раз был свидетелем, как во время строгого поста Глеб не только не принимал пищи, но и не пил воды, сохраняя бодрость и неунывающий вид.
После посещения больницы Косте еще удалось справиться о состоянии здоровья Глеба, хотя самого Костю уже замучили на кафедре мероприятиями, связанными с подготовкой к XXIII съезду КПСС.
На этом съезде Михаил Шолохов призвал судить народившееся диссидентство, руководствуясь революционным правосознанием, а не статьями закона. На следующий год Шолохов получил звание Героя Социалистического Труда, а председателем Комитета госбезопасности стал Юрий Андропов. Министерство обороны тоже получило нового министра Андрея Гречко.