Артур попал после университета в вычислительный центр одного московского НИИ, разрабатывающего светотехническое оборудование. Место в целевой аспирантуре Физического института досталось его подруге – ростовчанке. К защите диплома у Артура уже вышла статья в уважаемом научном журнале, и кто-то поехал представлять результаты другой его работы на конференции в Праге, сохранив при этом его соавторство. Словом, диплом Артур защитил без труда, и, несмотря на некоторое, впрочем не слишком настойчивое, давление начальства, на защите ему поставили оценку «отлично».
Вычислительным центром, куда был распределен в итоге Артур, гордо называлась расчетная лаборатория, имеющая в своем арсенале две старенькие электронные машины БЭСМ-4. Располагалась лаборатория в давно не ремонтированном здании рядом с ликеро-водочным заводом. Командовал лабораторией доктор наук с южного Каспия, говоривший с сильным акцентом. Артур только рукой махнул, мысленно конечно, увидев, что пожилой джигит не умеет пользоваться логарифмической линейкой, а вместо интеграла попытался изобразить значок параграфа. Заместитель заведующего лабораторией вообще не имел высшего образования и занимался только хозяйственными вопросами.
Оказалось, что большинство инженеров и даже старших инженеров были практиками и еще только учились заочно в институтах. Примерно половину штата составляли женщины. Наиболее уважаемым человеком слыл маленький важный математик Яша Пинскер, окончивший университет лет на пять раньше Артура и непонятно каким образом очутившийся здесь: видимо, попал под горячую руку в связи с начавшейся войной на Ближнем Востоке.
Гордостью вычислительного центра было выполнение заказа по машинной обработке фотоизображений. Артура подключили к этой работе. Вскоре Артур предложил для фильтрации того типа фотоснимков, которые им предлагались, применять быстрое преобразование Адамара вместо традиционного Фурье. Его никто не понял, и он остыл. Как молодой специалист, он был обязан три года отработать на этом месте.
Летом его послали на строительство нового здания НИИ, осенью – каждую неделю посылали работать на овощную базу.
Артур поначалу возмущался, когда его отвлекали от интеллектуальной деятельности, потом стал принимать это как неизбежное зло, но так никогда к нему и не привык. Через полтора десятка лет, уже в период перестройки, эта практика закончилась, и ничего – стройки и овощные базы не рухнули и продолжали работать.
Теперь все его время занимала милая и преданная выпускница Ростовского университета Людочка Стырикович. Она сдала экзамены в аспирантуру, едва не завалив историю партии.
Людочка была серьезной девушкой, симпатичной, даже красивой, но внешность свою не подчеркивала и потому не бросалась в глаза. Не красилась, не начесывала волосы, не носила мини-юбок и туфель на высоких каблуках. Собранные сзади резинкой гладкие русые волосы переходили в конский хвост, пальчики с аккуратно подстриженными ногтями без маникюра не знали колец, лишь в мочках ушей красовались маленькие золотые серьги без камешков. В фигуре только тонкая талия, да плоский животик, обтянутый трикотажной кофточкой – «лапшой», обращали на себя внимание, главным образом женщин. Женщины разглядывают женщин куда более тщательно, чем мужчин.
Чтобы добраться до дома, где снимала комнату Людочка, Артур садился на двадцать пятый троллейбус, идущий в сторону центра, и, минуя Красную площадь, доезжал до конца маршрута. Дальше он шел пешком по бульвару мимо Университета Патриса Лумумбы и крематория или садился на тридцать девятый трамвай, который довозил его прямо до места.
Они разбирались в ее работе. Он помогал ей правильно ориентироваться в результатах. Иногда он увлекался, предлагал новую идею. Но не мог избавиться от постоянного влечения. Молодость брала свое, тело не давало покоя, рядом находилась девушка, готовая отозваться на его стремление к близости. Тогда они целовались, Людочка позволяла ему многое, но не все, а он не считал себя вправе настаивать и даже немного стеснялся проявлять себя, боясь оскорбить ее грубыми мужскими притязаниями.
Возвращаясь домой и глядя из окна троллейбуса на вечернюю Москву, он старался не вспоминать Тамару. Воспоминания эти были мучительны и понапрасну терзали его тело.
Бывали дни, когда Тамара сама набрасывалась на него, не скрывая своих желаний. Она прошла школу комсомольских походов, праздников и мероприятий в узком кругу выборных органов и выездных комиссий. Если ты не был, не поддерживал, не участвовал, не пил, то отторгался на первом же этапе комсомольской карьеры. Верхушка выступала сплоченным коллективом, и нарушать традиции общего времяпрепровождения считалось недопустимым. Тамара парилась в бане с дамами из райкома, выезжала в закрытые пансионаты, где устраивались банкеты, и нередко проводила ночь с нужным, а чаще просто с симпатичным ей человеком.
Артур ей нравился, и потому она не находила нужным себя сдерживать. Он помнил запах ее тела, когда она, узнав, что он один, появлялась после вечернего заседания бюро у него дома. Запах пота и польских духов «Быть может».
Она с блаженством скидывала туфли с утомленных ног, расстегивала ему брюки и толкала на диван. Ее волосы пахли лаком и табачным дымом.
Артур никогда не уставал и мог составить компанию Приапу. Она уставала быстрее. Поднявшись на вершину теплой волны три-четыре раза, она отталкивала Артура и беззаботно засыпала, уверенная, что, проснувшись среди ночи, найдет его спящим, как артиллерист при готовом к бою орудии.
Утром, вернувшись из ванны в хорошем настроении, она сбрасывала с него одеяло и шлепалась прохладными ягодицами ему на грудь.
В последнюю встречу у нее дома они поссорились. Он сказал тогда, что его персональное дело будут разбирать на комсомольском собрании, и она обозвала его щенком. Артур попытался было отшутиться, но это ее только обозлило. В гневе, не помня себя, она, привстав, села ему прямо на лицо, вминая его голову в подушку. Тогда он посмеялся над таким странным проявлением гнева, но запомнил его на всю жизнь.
Гневаясь, Тамара не знала жалости. Как-то она рассказала ему один эпизод из своей работы старшей пионервожатой в летнем лагере.
– Все у меня ходили по струнке, – гордясь собой, говорила Тамара, – да и попробовали бы иначе!
– А что бы ты сделала?
– Что сделала бы? Ха! Один раз девчонка из третьего отряда уронила стакан с киселем прямо мне на ноги. Хорошо еще, что он холодный был.
– Ну и что?
– А то! Я велела уборщице убрать разбитый стакан, а девчонку повела к себе в кабинет и заставила вылизать языком мне босоножки. Видел бы ты, какая она вышла тихая и смирная, и потом всегда вежливо со мной здоровалась.
– Сурово, – сказал Артур.
– С ними только так и надо. Иначе на голову сядут.
Людочка была другая. Она не пользовалась духами, не теряла времени в очереди за колготками. Она относилась к Артуру с обожанием, но никогда не стремилась себя как-то приукрасить.
С детским эгоизмом Людочка брала Артура за руку и беспечно шествовала рядом, не сомневаясь, что как женщина не может ему понравиться и он сам скоро прозреет.
– Что ты во мне нашел? – спрашивала она. – Я такая худая и плоская. Если бы у меня бюст был такой, как у Азы, помнишь ее?
– Помню. А мне не нравится большой бюст.
– Чей же бюст тебе нравится?
– Бюст Хемингуэя, – отвечал Артур.
– Все бы тебе шутить! Я сегодня нашего секретаря парткома видела. Вылитый Карл Маркс!
– Да, знаю. Он плазмой занимается.
– Еще у нас новый комсомольский лидер. Игорь Толмачев. Ты его знал?
– Такой светловолосый, высокий.
– Ага.
– Толковый парень. Если его твой Карл Маркс поддержит, далеко пойдет. Мы еще его портрет на демонстрациях носить будем.
– А твой портрет будем носить?
– У тебя же есть моя фотография. Зачем ждать демонстрации?
Людочка представила себе, как она несет фотографию Артура, и рассмеялась.
– Вот тебе, вот тебе. – Она кулачком толкнула его в лоб.
Он схватил ее руку, прижал кулачок к губам. Кулачок был маленький, с белыми проступающими косточками, по которым можно было считать месяцы в году. Она разжала руку, и он уткнулся в теплую ладошку.