В черных туфлях, с черной сумочкой и в черно-красном шарфике, она, высоко подняв голову, вышла. Все еще борясь со смехом, она шествовала по коридору. Навстречу ей шел стюард с подносом чая и, взглянув на нее, опешил, потом ухмыльнулся, попробовал придать лицу невозмутимое выражение, вновь ухмыльнулся и тихонько фыркнул. Широко улыбаясь, она весело спросила:
— Очень вызывающе?
Он прикусил губу и кивнул головой.
— Отлично. Самого счастливого вам Рождества! Чую запах кофе.
Он указал рукой на салон, и она величаво проплыла мимо стюарда, а он прыснул.
Подносивший кофе официант был лучше вышколен — во всяком случае, лучше владел мимикой лица, и только чуть расширившиеся глаза выдавали его удивление. Она обнажила зубы в улыбке и встала в позу. Он заулыбался.
— Bon Noël, мадемуазель.
— Bon Noël, — ответила она, напуская на себя важность.
— Это шутка? — с надеждой в голосе спросил он, оглядывая ее с ног до головы.
— Конечно, шутка.
— Ah, bon![7] Кофе? Шампанского? Шипучки?
— Пожалуйста, кофе. — Взглянув на его приколотую к карману визитку, она с теплотой в голосе добавила: — Разрешите сказать вам, Жан-Марк, что у вас совершенно очаровательный акцент.
— Merci,[8] — поблагодарил он, слегка склонив голову. Широким жестом пригласив ее сесть, он перебросил через руку салфетку, поставил перед Франсин чашку и осторожно наполнил ее. — Такой шикарная дама заслюжил… почести, — веско заключил он.
Она опустила голову, и он улыбнулся.
— С волками жить — по-волчьи выть, верно сказано?
— По-моему, да, — с чопорным видом согласился он.
— И вот сегодня я решила всех повеселить. Стать предметом разговоров.
— Вы уже им стали, — протянул Жиль с порога.
— Это только потому, что они не знают, кто я, а вы не пожелали сообщить им.
— Как и вы. Жан-Марк, кофе, пожалуйста.
Жан-Марк поклонился и пошел за чашкой, тем временем Жиль уселся напротив нее.
— Не буду вставать, — спокойно предупредила она. — Сегодня я во всеоружии.
— Гм.
С издевательской улыбкой оценивая Франсин, он придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее явно накладные ресницы, не приобретенные по случаю этой поездки, а забытые в косметичке со времен костюмированной вечеринки, на которую ее приглашали в День Всех Святых. Наткнувшись на них утром, Франсин решила, что лучше переборщить, чем оказаться тусклой, и тщательно наклеила их. Не отвалятся ли они до вечера — вот был вопрос. Она одарила Жиля ангельской улыбкой.
— Вы выглядите как…
— Кокотка? Знаю. Но мне показалось, что это платье — моя ошибка, а ошибки либо скрываешь, либо… усердствуешь в них. Я выбрала последнее.
— Наверное, было бы лучше первое, — деликатно возразил Жиль. Тихо поблагодарив Жан-Марка, он взял у официанта кофе и отхлебнул, глядя на нее поверх чашки. Она разглядывала его. Он, по всей вероятности, принял душ и явно побрился. Подбородок был идеально гладким, от него пахло, несомненно, дорогим лосьоном для бритья. На нем были отличная итальянская трикотажная рубашка и джинсы.
— Вы оделись не по-праздничному, — проговорила она с неодобрением в голосе.
— Нет. Я заметил, до чего вы эффектно выглядите, еще с утра, когда вы совершили святотатство над праздничным убранством возле вашего купе, и понял, что мне не тягаться с вами, — сухо ответил он.
— Я вас не видела.
— Знаю. Еще раз — счастливого Рождества.
— А первый раз вы мне его желали?
— Я сделал это мысленно, — ответил он еще более сухим тоном, а она улыбнулась, вспоминая, как он поцеловал ее, и ей стало грустно.
Что испытывает женщина, добившаяся любви этого человека? Или просто симпатии?
— Клэр тоже должна была ехать? — неожиданно для себя спросила она.
Он изменился в лице. Замкнулся.
Опустив глаза, она уставилась в чашку.
— Я видела вас на вокзале.
Молчание.
Она с недовольством подняла взгляд и переменила тему:
— Что вам принес Рождественский дед?