После того, как он кончает (долго, и рука в твоих волосах сжимает их почти до боли), наступает момент, когда атмосфера кардинально меняется. Его тело измождено от удовольствия, руки резко опускаются вниз, чтобы погладить тебя по скуле. Ты уходишь от прикосновения, давая ему возможность вспомнить, кто он. Кто ты.
Ты не позволяешь ему позаботиться о твоей эрекции, натягивающей брюки, но позже, мастурбируя на эти воспоминания, мысленно ты даешь ему прикоснуться к тебе. Фантазируешь о его руках на твоем члене и теплом дыхании у шеи, пока он вжимает тебя в стену и запускает руку тебе в штаны. Ты думаешь о том, как он выдыхает твое имя, когда ты трахаешь его, и о том, как он мокро, влажно целуется, когда слишком потерян в страсти, чтобы контролировать себя.
Ты представляешь себе, что не нарушаешь пол-дюжины табу – в основном, инцест, но и все остальное тоже, потому что ты не перестаешь вспоминать, каким он был ребенком: маленьким и доверчивым. Твоим долгом было заботиться о нем, и эту миссию ты жалко провалил. Потому что ты хотел его, когда ему было пятнадцать, ты имел его, когда ему было семнадцать, ты говорил себе больше никогда, но поимел дважды за прошедшие два с половиной месяца.
Вместо отвращения ты чувствуешь желание сделать это снова.
И это случится снова, ты знаешь это, потому что Шерлок всегда получает, что хочет, так же, как и ты. А вы оба хотите одного и того же (ты не врешь себе, потому что он видит ложь насквозь и сможет разодрать ее на кусочки).
Нет смысла агонизировать из-за этого, так что ты собираешь свои вину и стыд и бережно помещаешь их в коробочку в своей душе. Оставляешь ее в уголке своего сознания, рядом с другими муками совести, аккуратно вырезанными из тебя и расфасованными по местам.
Ты говоришь себе это неизбежно и он больше не ребенок. Ты думаешь это поможет контролировать приемы кокаина и это будет легко скрыть от мамы. Ты осторожно не думаешь о надо или хочу, и они заметны своим отсутствием в твоих мыслях.
У тебя в голове есть список имен людей – тех людей, которым ты причинил боль (разрушил жизнь, запугал или – бывает и такое - убил), хотя они и не заслужили этого. В этом списке есть политики и чиновники, жены и любовницы. Кое-кто из них был виновен (в чем угодно, потому что все всегда в чем-то виноваты), но большинство не были достойны такой участи.
Ты не часто вспоминаешь о них, только когда день становится тусклым и меланхолия накрывает собой все вокруг, а ты обнаруживаешь себя рассуждающим – а правильно ли ты сделал, поставив долг перед страной выше всего остального? Ты прижимаешь кончики пальцев друг к другу и размышляешь, стоило ли, в конец-то концов, брать все эти грехи на душу.
Временами ты даже не знаешь, есть ли у тебя эта душа, потому что когда ты думаешь об убийстве, твой разум выдает тебе анализ преступления и счет за него вместо моральной дилеммы. Ты не уверен, плохо ли это. Так что ты просто заново перебираешь в памяти имена людей, пострадавших от твоих рук.
Имени твоего брата больше нет в этом списке.
Название: Точка бифуркации
Автор: fandom Sherlock bbc 2012
Бета: fandom Sherlock bbc 2012
Размер: мини, 1 500 слов
Пейринг: Джим/Молли, Шерлок/Молли
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: – Ты – точка равновесия, – объяснял как-то Джим. – Видишь ли, дорогая, мы с Шерлоком не можем существовать вместе, но и друг без друга нам скучно.
Примечание: смерть персонажа
Точка бифуркации – критическое состояние системы, при котором система становится неустойчивой относительно флуктуаций и возникает неопределенность: станет ли состояние системы хаотическим или она перейдет на новый, более дифференцированный и высокий уровень упорядоченности.
***
Молли Хупер умирает в четверг. В не самом, к слову сказать, темном переулке Лондона.
И сейчас – она смотрит на часы – 23 часа 41 минута.
Хотя улица хорошо освещена – именно поэтому Молли всегда выбирает ее, когда задерживается на работе – она сомневается, что кто-то придет на помощь. И даже не потому, что люди черствые и бездушные. Просто ни один уважающий себя лондонец не станет гулять в будний день в этой части города, тем более в такое время. Впрочем, чье-либо присутствие ей не слишком поможет.
Какая банальность, с внезапным раздражением думает она. От-вра-ти-тель-но. Разумеется, она предпочла бы другую банальность – умереть красивой, в окружении поклонников, в комнате, залитой светом. Или старой, очень-очень старой и сморщенной, как финик. Но уж никак не на заплеванном асфальте, где перед ее глазами белеет кружок жвачки. Да еще с невымытыми волосами и дыркой на лифчике. Не самый удачный день.
Мысли путаются, пускаются в карусель, и Молли думает о пуле, которая пробила ее легкое – профессиональная оценка – и стала причиной того, что через несколько минут она захрипит, потом утихнет, и мир навсегда забудет о ее существовании.
И, черт возьми, о чем же она думает в эти несколько минут? Разве не должна она вспоминать о детстве, о семье, разве не сейчас вся жизнь должна пронестись перед глазами? Как по кругу, ее мысли снова возвращаются к пуле. Она не должна была долететь до цели, потому что пуля – почти стрела, а стрела…
«Летящая стрела неподвижна, Молли», – улыбаясь, рассказывал отец, а она не могла понять, почему. Потому что, говорил он, весь путь можно разбить на множество моментов, в каждый из которых стрела не будет двигаться. И если из этих моментов снова сложить весь путь, то получится, что стрела не двигалась. Она осталась неподвижной. Это парадокс, мыслительный тупик. Поняла, малышка?
Она понимала, но стрелы все равно уверенно летели и долетали до цели, в этом не было никаких сомнений. В семь лет отец отдал ее в секцию стрельбы из лука, и именно в этот момент Молли впервые ощутила, что с этим миром что-то не так.
Отец преподавал философию и любил рассказывать о ней дочери – мать это почему-то ужасно раздражало, и это одно из немногих воспоминаний, которые Молли о ней сохранила. Возможно, она так злилась, потому что таким образом у Молли и отца появлялась своя территория, своя область, в которую не могла попасть мать. А может, просто потому, что ненавидела работу отца. Когда Молли впервые это заинтересовало, то спросить было уже некого.
Молли кашляет. Как это все несправедливо. У нее нет даже времени подготовиться, а она всегда мечтала умереть как отец.
Отец уходил несколько лет, подтачиваемый болезнью, и за эти несколько лет ухитрился стереть все следы собственного существования. Он верил, что после смерти от человека не должно остаться ничего, что намекало бы на его присутствие в этом мире. Он уничтожил все: заметки, письма, фотографии – после смерти они уже не будут принадлежать ему, но и живым они не достанутся. У Молли на память остались только несколько открыток, которые она сохранила, и смазанная фотография на телефоне. Она чувствовала, что этой фотографией предает отца, но не могла ничего сделать – что бы он ни думал, она не хотела его отпускать.