«Дидуля ёргин все тибя неновидют», — бросается в глаза четвёртая. А я уж было подумал, что жители Города оставляют друг другу только приятные послания.
Я разворачиваюсь и иду по Правой улочке. Она изгибается то влево, то вправо, то становится почти прямой, то резко поднимается вверх. И впрямь не представляю, как бы здесь поднималась бедная Мари.
Я тщательно рассматриваю все встреченные дома, но не могу понять, какой же дом Кошачий. Если где-то и живут кошки, то их не видно. Прохожу мимо вывески с очками, мимо ювелирной лавки, мимо маленьких и больших домов с колоннами, башенками и балконами.
Один из них привлекает мой взгляд. Точнее, не сам дом, а то, что перед ним творится.
Перед входом расположен небольшой клочок земли, густо усаженный цветами. Листья этих цветов похожи на листья мяты, а стебли, тянущиеся вверх, густо усажены серо-сиреневыми цветками. Среди растений стоит человек, и мне сперва кажется, что он пропалывает сорняки, но вдруг он падает прямо в цветы и принимается там корчиться.
— Что с вами? — спрашиваю я, подбегая. — Вам нехорошо?
Он поднимает на меня жёлтые глаза с вертикальными щелями зрачков. Его верхняя губа подрагивает, и я вижу на ней белые усы, торчащие в стороны. Такие, какие бывают у котов, а не у людей.
Человек встаёт, не принимая протянутую руку, фыркает и уходит в дом, нервно дёргая кончиком хвоста.
Я пожимаю плечами и иду дальше. И вскоре вижу слева большую вывеску: «Лутшая адежда у ёргина!».
Когда я вхожу, над дверью звенит колокольчик. Передо мной большая комната, так густо увешанная одеждой, что цвет стен определить невозможно. Но даже поверхности стен оказалось недостаточно, потому многие вещи прикреплены к цепям, свисающим с потолка, а какие-то висят на больших окнах вместо занавесок. Тут и блузы, и рубахи, и штаны. Нарядные костюмы и рабочие наряды. Карнавальные костюмы и бальные платья. Тёплая одежда и одежда для тёплого времени. Словом, здесь найдется, что надеть на все случаи жизни.
Я в восхищении оглядываюсь. Каков бы ни был портной, но его мастерство очевидно. Сильвия бы точно оценила.
— А я вот кстати умер, — ворчит кто-то из угла.
Я оглядываюсь, раздвигаю свисающие с потолка платья и нахожу койку, на которой лежит человеческий скелет со сложенными на груди руками, одетый в нарядный тёмный сюртук. Из-под сюртука виднеется тонкое кружево рубашки.
— Простите, это вы — дедуля Йорген? — уточняю я с некоторой опаской.
— Дедуля Йорген умер, — заявляет он. — Совсем умер, никто его не любит.
— Ах, как жаль, — говорю я. — А я бы с удовольствием с ним побеседовал. Так хотелось похвалить его работы.
— Да-а? — череп поворачивается ко мне.
— А ещё Мари передавала дедуле вот этот свёрток. Жаль, не смогу отдать, раз дедули больше нет с нами.
— Охо-хо, — вздыхает скелет. — Так и скажи Мари: «Помер дедуля, всеми ненавидимый, никто о нём и не вспомнил даже».
— Вот досада, — качаю я головой. — А самое-то главное, останусь я теперь без костюма.
— Как без костюма?! — дедуля мгновенно спрыгивает на пол, обходит меня по кругу, оглядывает. — Непорядок! Придётся ещё немного пожить! Такие чудесные туфли и без костюма!
Он исчезает в недрах комнаты, пыхтит, ворчит и наконец извлекает несколько нарядов. Приходится все их примерять.
Дедуля уговаривает меня выбрать серый костюм из тонкого полотна, хоть он и кажется мне чересчур праздничным. К костюму он подбирает мне рубашку цвета василька.
— Красота! — всплёскивает он костлявыми ладонями. — Мне даже ещё немного пожить захотелось! Ты, парень, давно здесь?
— Нет, сегодня прибыл.
— Один?
— С другом.
— С другом? — дедуля Йорген даже слегка подпрыгивает от радости. — Тащи его тоже сюда! Он высокий? Крепкий? Какой размер носит, какие цвета предпочитает?
— Он любит, кажется, тёмную одежду, но лучше пусть расскажет сам, когда поднимется с постели, — говорю я. — Сейчас ему нехорошо, Мари его лечит. Кстати, чем я могу вам помочь? В благодарность за костюм.
— Эх, — поникает портной. — Ничего мне не надо. Беги, юнец, оставь дедулю в горьком одиночестве…
— А я не спешу, — говорю я. — Мне было бы интересно узнать, как вы здесь появились.
Дедуля вновь оживает, тащит мне стул. На спинке — недошитое платье, на сиденье игольница. Игольницу я нахожу после того, как сажусь.
— Так слушай, юнец, мою печальную повесть! — воздевает дедуля палец к потолку. — Был я лучшим портным во всём Третьем королевстве. Ну, может, не во всём, но в своём городе точно. А жил я в Хлябь-Озябье, что на побережье, между каменоломнями и болотами. Мерзкое и унылое место.