— Мы плыли вчетвером, — поясняю я.
— Ха! Вот уж не поверю, что ваш правитель настолько экономил на жаловании матросов!
— Конечно, нет, — говорю я. — Это Гилберт (Гилберт, что ты меня толкаешь?) устроил так, чтобы на корабле не было никого лишнего и можно было отправиться на поиски Теодора.
Марлин останавливается как вкопанный и так резко поворачивается ко мне, что ослепляет зелёным блеском очков.
— То-то вы мне, ребята, сразу не понравились, — цедит сквозь зубы он, упирая руки в бока. — Ослушались королевского приказа, погубили корабль, а ради чего? Зачем это вам так сильно понадобился Теодор?
— Только представь, какими героями мы станем, если вернём его домой! — воодушевлённо отвечаю я. — Да и Эрнесто будет рад брату больше, чем каким-то там землям.
— Да что ты понимаешь, мальчишка, — сердито отвечает колдун. — Иногда лучше сохранить о ком-то хорошую память и вовремя отпустить. Пусть Теодор останется для Эрнесто любимым старшим братом, образцом для подражания. Ни к чему королевской семье знать, что их первый принц, надежда и гордость, теперь не более чем постаревший, опустившийся безумец. Вы захотели славы для себя, но разве подумали о том, что ваши действия могут принести кому-то не радость, а боль?
— Если бы моя сестра считалась погибшей, — упрямо заявляю я, — я был бы рад найти её любой.
— И если бы пропал мой… кто-то, я тоже был бы рад найти его в любом состоянии, — поддерживает меня Гилберт.
— Вы так говорите только потому, что ни с чем подобным не сталкивались. Даже представить не можете, что это такое. А Теодор никогда не вернётся домой, да и вы сами тоже, скорее всего.
— Мы починим корабль, — говорит мой друг.
— Да хоть два корабля, — машет руками Марлин. — Беспечные Острова устроены таким образом, что попасть сюда могут лишь те, у кого есть веские причины, а покинуть эти земли не может никто. Если у вас это всё же получится, станете первыми, а я буду сильно удивлён.
— Ещё как получится, — упрямо шепчет себе под нос Гилберт. — Приготовься удивиться.
Тем временем мы подходим к небольшому, но примечательному строению. Выглядит оно так, будто его строили то ли дети, то ли безумцы, то ли люди, лишённые вкуса и заодно опыта в строительстве. Его, конечно, можно описать как «белый домик под красной черепичной крышей», но эти слова не передают плачевного положения дел.
Судите сами: четыре стены из плохо отёсанного камня, покривившиеся почти квадратные окна в облезлых синих рамах, простая грубая неокрашенная дверь, на которой висит гигантский замок. По бокам двери — три колонны (две справа, одна слева) с украшениями в виде каменных цветочных корзин наверху. В корзинах растут настоящие живые цветы, к стене прислонена приставная лестница — видимо, чтобы забираться и поливать растения. Рядом с лестницей стоит небольшое полупустое ведро, выкрашенное в жёлтый.
К левой стене здания жмётся круглая башенка с круглым же куполом. Она неаккуратно выкрашена в белый, как и дом. В стене башенки есть одно окошко с округлым верхом и почему-то с квадратными ставнями, которые явно не подходят по размеру. Если их закрыть, они не достанут ни до верха, ни до низа и не сомкнутся на середине.
Крыша основного строения имеет форму неправильной пирамиды, кренящейся влево, к башенке. Она покрыта красной черепицей, которая непонятно как удерживается (вблизи становится видно: прибита гвоздями). Зачем-то крышу сделали очень высокой, чуть ли не в две трети дома, примерно посередине она украшена круглым окном, над которым козырьком торчит черепица. С верхней точки крыши к небу устремляется кривая чёрная труба, из которой валит серо-зелёный дым. Она похожа на стрелку, указывающую вверх и вправо.
— Ох уж этот Неро, опять забыл что-то в печи, — ворчит Марлин, глядя на дым.
Затем он открывает дверь (я замечаю, что обе петли, в которые продет замок, приколочены к двери, так что замок используется не в качестве защиты, а вместо ручки). Если вся тысяча замков, отделяющая Теодора от свободы, устроена так же, как этот, мы живо его освободим.
— Прошу! — хозяин отвешивает нам полупоклон, указывая рукой внутрь, и мы входим.
Внутри дом оказывается крошечным, к тому же тесно заставленным и плохо убранным. Основную его часть занимает давно не белёная, местами растрескавшаяся печь, где над огнём что-то кипит в закопчённом котелке.
Слева от входа красуется большой рассохшийся стол, на котором с одного края стоит пара грязных тарелок, кусок заплесневелого хлеба и почему-то жёлтый бант. С другого края лежат книги и записи. На одном из листов я вижу слова: «Я живу в печали и тоске, а ну-ка живо зарасти, дыра в моём носке (зачёркнуто). Не работает! (подчёркнуто два раза). ПОЧЕМУ???». На втором: «Я хочу поужинать (клякса)» и чуть ниже: «Я хочу суп, отдам за него зуб».