Ветви над этой дорогой иногда спускаются так низко, что приходится наклонять голову. Один раз я пугаюсь мха, свисающего с ветки — он внезапно бьёт меня по лицу. Затем откуда-то неожиданно вылетает то ли птица, то ли летучая мышь, задевает меня крылом и уносится с тонким писком. Но больше всего мне не нравится, что я не замечаю никаких следов на тропе.
— Гилберт, тебе не кажется, что Бартоломео и Брадан не могли здесь идти? — шепчу я. — Разве они не должны были потревожить весь этот болтающийся мох? Не ползли же они на брюхе, в самом деле.
— Я сомневался с самого начала… — говорит было мой друг, но Марлин тут же нас прерывает.
— Будете спорить, — гремит он, — пойдёте первыми! Готовы выбирать дорогу, уверены, что отыщете верный путь и не попадёте в беду? Что, молчите? Вот то-то же. Вы лучше вперёд посмотрите.
Впереди и вправду делается светлее, деревья расступаются, поднимая ветви, и здесь на них даже есть листва. Слышится знакомый звук, и вскоре я понимаю, что это журчит родничок. Слева от дороги нашему взору открывается поляна с небольшим, но чистым озерцом, вокруг которого в изобилии растут ягодные кусты.
— Здесь немного отдохнём, — командует наш проводник, и я направляюсь к кустам. Они усыпаны крупной жёлтой малиной, и я тут же выясняю, что она очень сладкая.
— Поглядите-ка! — между тем зовёт Гилберт от родничка. — Тут кто-то был!
Родник заботливо очищен и выложен плоскими камешками, красиво подобранными по форме и цвету. Рядом лежит небольшая посудина, выдолбленная из дерева — не то глубокая тарелка, не то широкая чашка. И чуть в стороне на мягкой земле виден отчётливый след большого ботинка.
— Клыкастые не носят обувь? — интересуюсь я.
— Да что ты, с их-то лапами, — смеётся Марлин. — Здесь точно побывали ваши друзья, так что мы на верном пути. Не думаю, что сейчас нам грозит опасность, потому мы можем немного передохнуть.
И он достаёт из сумки большую мягкую подушку и тщательно её взбивает. Перья летят во все стороны, как снег. Опустевшая сумка сиротливо съёживается в траве.
— Погоди, всё, что ты с собой брал в лес — это подушка? — удивляюсь я. — В опасный лес, полный диких тварей, где мы могли застрять и погибнуть без воды и еды, ты взял вот это?
— Ну да, а что такого? — Марлин устраивается под кустом. — Еда и вода — вот они. Опасности пока нет, а если будет, я разберусь. Единственное, чего точно не хватает в лесу — это подушки. А теперь не шумите, я собираюсь вздремнуть.
Он ложится было, но сразу же недовольно поднимается, тянет руку за спину и отцепляет парочку репьев.
— Это ещё как тут оказалось? — ворчит колдун, поднося бурые шарики к самым очкам и тыкая колючки пальцем, а затем забрасывает их подальше и вновь опускается на подушку. Немного поёрзав, он скрещивает руки на груди, забрасывает ногу на ногу, и вскоре я слышу тихое сопение.
Какое-то время я стою в негодовании, глядя на подушку, но затем вспоминаю о малине.
Чуть позже мы с Гилбертом устраиваемся неподалёку от родника. Трава здесь такая густая и мягкая, что кажется, будто мы лежим на перине. Вода убаюкивающе шепчет. Медлительная пчела мирно гудит над головой.
— И как это Марлин не боится тут спать, — говорю я и зеваю. — А если клыкастые набросятся?
— Может быть, они не такие страшные на самом деле, — задумчиво произносит Гилберт. — Кто-то расчистил родничок и обложил камнями, и похоже, это сделано давно. Злобные и неразумные существа не стали бы этим заниматься.
— У них могли сохраниться зачатки разума, — размышляю я. — И родник они расчистили для себя, чтобы была свежая вода. Но может, это не мешает им запивать свежей водой человеческое мясо.
— Я вот ещё думаю, что Бартоломео и Брадан шли своими ногами. Если бы такого, как Брадан, волокли по земле, остался бы заметный след.
— А может, у них там все такие же, как Брадан, а то и в два раза крупнее! Взяли его за руки-ноги и понесли, как пушинку.
— Но ведь Теодор, говорят, приходит сюда, и с ним не случается ничего плохого, — приводит Гилберт убедительный довод.
— А что, если родничок именно он обложил камнями, а клыкастых отгонял каким-то колдовством, чтобы приходить и уходить нетронутым?
— А думаешь, Марлин не сознавал бы опасности, если бы она была серьёзной? Не зря же он так спокоен. Я уверен, эти клыкастые не такие уж и страшные. Может, их почти и не осталось за тридцать-то лет.
— Ну, как знаешь, — говорю я. — Только я засыпать не буду.
— А я, думаешь, буду? — отвечает Гилберт. — Мне хочется, конечно, верить в лучшее, и зря бояться я не люблю, только и беспечно относиться к возможной угрозе не стану. Ты, если устал, можешь подремать, я посторожу.