— Вешать себе ярмо на шею в семнадцать лет?!
Семнадцать лет. Всего семнадцать вам обоим. Так почему же кто-то там, наверху, отписал тебе столько испытаний и страданий? Чем ты не угодил небесной канцелярии? Довольно крупный крест на золотой цепочке почему-то становится тяжелым и словно раскаляется, обжигая кожу. Ты виноват. Ты допустил, ты позволил ей сделать это. Ты. Ты. Это и твой грех тоже.
Одинокая слеза капает в раковину. Закрываешь лицо ладонью и стискиваешь зубы. Нельзя. Нельзя давать слабину. Надо брать себя в руки. Но как это сделать, когда сердце горит, превращаясь в прах? Все друзья заметили, что ты «какой-то не такой». Они правы, но даже не могут себе представить, почему их Илья вернулся из увольнения постаревшим лет на десять. Они даже не представляют, кто обрезал их Синице крылья и вонзил нож в спину. И оставил умирать, растерзанного и потерянного.
— Господи, за что мне это все?
Вопрос, который хриплым полушепотом срывается с губ. И ты вновь не узнаешь себя — стоящего у окна и неотрывно смотрящего в безоблачное ночное небо, в котором так хочется обрести спасение. Ты даже не надеешься получить ответ. Ты просто смотришь на яркие звезды глазами, застеленными пеленой не высыхающих слез. Они еще не скоро смогут высохнуть. Сейчас ты можешь позволить себе такую слабость.
Стоя у распахнутого окна, ты думаешь о том, как жить дальше. И ничего не можешь надумать. В голове туман, вязкий и непроглядный. Ты не живешь, ты существуешь. Плывешь по течению, не замечая, как проходят секунды, минуты. Живешь от ночи и до ночи, потому что именно время, предназначенное для сна, позволяет тебе снять маску. Тяжело переступить через предательство, но куда тяжелее, когда за ним следует еще больший удар. Возможно, кому-то, кто когда-нибудь все же узнает твои тайны, все это покажется юношескими проблемами. Но ты и врагу не сможешь пожелать такого. Пусть думают, что хотят. Тебе уже все равно.
Каким бы ты мог стать отцом? Ты часто представляешь себе эти картинки. Они яркие, реалистичные. Ты держишь крохотную ладошку в своей крепкой руке. Рассказываешь сказку, щекочешь этого светловолосого малыша. Он так счастливо смеется. А потом вдруг начинает плакать. Плакать и звать тебя, так отчаянно и громко, что закладывает уши.
И ты хватаешь себя за волосы и сползаешь по стене на холодный пол, не сдерживая стонов боли. Твои сны и мысли отличаются — во сне ты не можешь прикоснуться к малышу, а в мыслях он совсем рядом, сам тянется к тебе. И ты не сможешь убежать от своего подсознания. Оно будет преследовать тебя еще очень, очень долго.
Она клялась тебе в любви. Она была твоей первой настоящей любовью. Твоей первой девушкой. Во всех возможных смыслах. Как преданно порой она смотрела в твои глаза, как самозабвенно говорила о чувствах и совместном будущем. И только сейчас ты понимаешь, что она лгала. Вся ее любовь испарилась без следа, когда произошло все это. Все пропало, когда вы вкусили взрослой жизни, не задумавшись о том, что за все надо отвечать. У тебя хватило сил, чтобы признать свои ошибки. У нее нет. Она предпочла решить проблему кардинально и быстро. Втайне от тебя. Она не любила. Ты готов был молиться на нее, а ее святыней оказалась ложь. Невольно ты задумываешься о том, что, возможно, она лгала тебе и раньше. Но развивать эту мысль просто нет сил.
На холодном полу ты сидишь, обхватив себя за колени, и смотришь в пустоту. Перед глазами пелена, через которую не видно ни зги. Она была твоим солнечным светом. А теперь остались лишь тучи.
Тебе почему-то хочется воззвать куда-то к небесам. Словно где-то там — твоя единственная пристань. Ты чувствуешь свою вину, свой грех, и готов искупить его. Готов заплатить любую цену. Но что может изменить твое раскаяние? Ведь реки не текут вспять, как и время. Ты ничего не сумеешь вернуть.
Ты сидишь на холодном кафельном полу, и не чувствуешь холода, постепенно окутывающего тебя своими легкими волнами. Ты вообще ничего не чувствуешь. Чувств больше нет. Но ты не имеешь права тонуть и дальше. Ты должен встать. Ты должен жить дальше. Ради своего не рожденного ребенка. Ведь ты хотел, чтобы он жил.
Ты не палач. И должен встать, поверив в то, что ты воскрес.