– Шо? – подмигнул догадливый Ардаган. – Близнюки мы, однояйцевые.
– Сам ти однояйцевi! – возмутился Кочубей. – А у мене усi яйки на мiсцi.
Ардаган хохотнул, протискиваясь мимо него к окну, заклеенному крест-накрест полуоторванными бумажными полосками:
– Брюхо подбери. Чи яйки мешают?
– Нэ чыпай мэнэ! – Кочубей погрозил брату пальцем. – А ты, сынку, – обратился он к Ди, – посиди туточки, а хошь – погуляй.
Ди молча покивал, желая, чтобы тот поскорее убрался и починил уже этот самый "поршень".
– Так ты справди не видчув землетруса? – Ардаган пристроился на подоконнике и щурил глаза, опушенные угольного цвета ресницами.
– Когда это было?
– Та… две недели трясет уже.
– Я думал, это налеты.
– Тю! Ты живешь-то где?
– Ближе к северу.
– И шо, там бомблять за iншим розкладом?
– Да нет. – Ди спешно придумывал, как бы половчее вывернуться. – Бомбят как везде, в то же время. А я болел, две недели как раз, в жару лежал. Думал, мерещится.
– Ага. – Ардаган отвел глаза. Он явно не верил Ди, но, похоже, не слишком-то интересовался правдой. Нужно бы сменить тему разговора или, например, выйти, попросить Кочубея заодно наладить в машине орадио, однако на Ди навалилась какая-то странная апатия, не хотелось вставать с колченогого стула.
Он бросил взгляд на желтые кленовые листья, маячившие в мутном стекле за спиной бородатого Ардагана, и подумал о вымощенной таким же желтым кирпичом дороге. Картины больше нет, ее создателя он до сих пор не нашел. Да и не искал толком, если честно. Все теорию изучал… Недаром роза начала колоться чаще… Может, воспользоваться случаем и попробовать вернуться к охотникам? Дядьки Стерха наверняка знают, где его найти.
Попросить прощения, раскаяться, осознать. Кажется, в таких случаях принято что-нибудь дарить. Что могло бы понравиться ершистому каратарину?…
– Що будеш робити?
– В смысле? – насторожился Ди. Он что, мысли читает?
– Та это… В смысле, коли мы плывем.
– Куда?
– Туда, – в тон ответил Ардаган и махнул рукой: – Та не говори, я ж понимаю: таэмнисть. Менi байдуже.
Ди хотел возразить, что нет никакой секретности, он просто не в курсе, о чем речь, но, поймав скучающий взгляд Ардагана, понял, что тот, во-первых, не поверит ничему, что бы он ни сказал, а во-вторых, ему действительно плевать. И поэтому промолчал.
А вскоре и Кочубей заглянул в "контору", поманил Ди грязной рукой.
– Я тоби, сынку, орадио налаштував, – сообщил он, пересчитывая купюры. – Слухай уважно, а на Ардагана не серчай: горе у него. И зброю в машине не тримай, при себе носи.
Ди запоздало выругал себя за то, что опрометчиво оставил "зброю" – пистолет и фломастеры – в "Ягуаре".
– Стерху привет, – напоследок сказал Кочубей, и ничего не оставалось, как снова согласиться и даже улыбку прощальную из себя выжать.
Откатив от мастерской на более-менее приличное расстояние, Ди свернул в какой-то закоулок, набросил на машину тень и врубил орадио.
"…на гiляку! – звонко провозгласила дикторша. – Поэтому мы призываем всех свидомых граждан не отделять головы от тела. Вознаграждение за неповрежденного малювальника составляет тридцать три тысячи еврупиев"…
Не удержавшись, Ди присвистнул. Цены существенно упали. В прошлый период официальной охоты на художников за голову каждого давали как бы не триста, а то и четыреста тысяч. И называли их не малювальниками, а "азомками", сократив Прокураторское "адепты згубного образотворчого мистецтва"[8]. Вероятно, слово это вышло из употребления. Интересно, Стерх по-прежнему величает добычу по-простецки – художниками?…
"…наш гетман! – отозвалось орадио все тем же жизнерадостным сопрано. – И этот рекорд не побит!"
Речь, по-видимому, шла о количестве добытых Стерхом голов.
Всю дорогу Ди слушал призывы "до гуманних вбивств малювальникiв", причем под "гуманными убийствами" подразумевались исключительно такие способы уничтожения несчастных художников, при которых голова оставалась при теле, чтобы оное можно было вздернуть на суку ближайшего к "пункту прийому" дерева.
Он и "гиляки" эти видел: проезжая мимо ЦЦ, где на ветках давно высохшего от старости бука болтались разлагающиеся трупы. "Staub zu Staub", – вспомнил Ди. Прах к праху, очень кстати.
А орадио все вещало об "антихудожественных операциях", то и дело сбиваясь на коварных малювальников, "до основания разрушивших основы Крайма". Последнее звучало знакомо, однако раньше речь обычно шла об "основах мистецтва" и "архитектуре нашей великой Матерьщины". Что-то сильно изменилось в этом мире за прошедшие месяцы – пока Ди сидел дома, нянча вторничную личность донны Лючии, а затем изучая трактаты по физике, генетике и астрономии.