Заодно удалось разобрать часть родительских шкафов. Донна Лючия исправно ходила под себя и, пока Ди не догадался приспособить ей вазу, формой похожую на больничную утку, перепортила все мамины шикарные простыни. Он и не думал их стирать - просто жег каждое утро на заднем дворе.
Приняв решение оставить домработницу в живых - пусть и на время, Ди делал все, что было рекомендовано медицинскими учебниками и энциклопедиями, чтобы вернуть ей здоровье и силу. Он даже в Буратино залез, но, впрочем, не нашел там ничего полезного.
С тех пор как краймчане гордо изолировали свою сеть от Всемирной Паутины, у них так и не нашлось времени и средств на сколь какое-нибудь ее развитие. Ну, если не считать развитием автоматическое обновление. Раз в сутки содержимое каждого сайта немного изменялось, создавая видимость активности.
Ди, потративший как-то довольно много времени на анализ, определил некоторые закономерности этого развития. К примеру, если на сайте фигурировало что-нибудь черное, оно на некоторое время становилось белым, круглое - мягким, кузнечики заменялись крокодилами, снег - ватой, и так далее.
Основной принцип обновлений был прост: между предыдущим и последующим вариантом должна существовать какая-то связь. Суть связи значения не имела: антонимичная, синонимичная, ассоциативная, ситуационная, по первой букве, по последней букве, по третьей с конца…
Ди поначалу удивлялся, но затем понял гениальность буратинного принципа: дерево не умирает никогда. Если время от времени пошевеливать мертвое, оно перестает казаться таковым. А поскольку любое движение - прогресс, можно с гордостью вещать о развитии краймского Буратино, чем, собственно, частенько занималось орадио.
По чьей-то странной прихоти острый носик веселого чернявенького мальчика, подвешенного за веревочки в левом верхнем углу, становился длиннее во время загрузки того или иного сайта. Ди иногда казалось, что это не просто совпадение.
Паралич гортани не позволял донне Лючии говорить. Хищное желтоглазое лицо застыло гипсовой маской, вокруг тонкогубого рта образовались ссадины от бесконечного вытирания слюны и синяки от трубок для кормления. Ди опасался пролежней и потому переворачивал домработницу на матрасе каждые несколько часов.
Шуршали под простынями кухонные столовые клеенки - он не нашел ничего более подходящего. Бес чуть слышно хрипел и пытался брыкаться, однако мог пошевелить всего лишь пальцами рук. Правая покоилась в шинах и была надежно залита гипсом, на котором Ди, припомнив своих школьников, написал парочку грязных ругательств.
Он впервые в жизни ухаживал за лежачим больным и, в общем-то, по праву гордился собой. В родительской библиотеке пылилась целая куча книг и рукописей на давно забытых языках. Ди перетаскал кое-что в спальню и читал донне Лючии вслух, по выражению глаз определяя, нравится ей или нет.
Вскоре бес сообразил передавать свои пожелания взмахами ресниц и движениями пальцев, и на тумбочке возле кровати образовалась любопытная подборка литературы. Монографии по математической и ядерной физике перемежались учебниками по теории цвета и формы в живописи. А из-под огромных иллюстрированных альбомов по истории разных стран и народов выпадали сборники всяческих мифов и трактаты признанных и непризнанных ученых.
Кроме того, через пару недель Ди и Зиленцорн принялись разговаривать: первый водил короткой учительской указкой по домашнему детскому плакатику с алфавитом, а второй опускал веки на нужных буквах. Послания беса не отличались разнообразием, а зачастую - и смыслом:
“Истина в стене”.
“Хочу писать”.
“Брось камень на дорогу”.
“Задвинь шторы”.
“Утку”.
“Ищи сокола среди кротов”.
И часто повторяющееся: “Несвоевременность - тяжкий грех”.
- Что ты имеешь в виду? - спрашивал Ди. И получал в ответ либо издевательское: “Что имею, то и введу” - либо что-нибудь, на зубах уже навязшее, про стену и истину, еще и на древнем восточноверхнегерманландском.
Когда примерно через месяц после той жуткой ночи донна Лючия начала самостоятельно глотать и садиться в постели, Ди получил возможность спокойно отлучаться из дома. И сразу поехал к воронке на месте дома тети Джулии и дяди Юури, сунув в бардачок “Ягуара” федоровский “Глюк” и бросив связку Стерховых фломастеров под лобовое стекло.
Привычно загнал машину в рощицу неподалеку, окружил тенью и осторожно двинулся вперед, огибая поросшие буйной зеленью тропки и стараясь не выходить на открытые места. На первый взгляд ничего не изменилось, однако Ди уже по опыту знал, что первому взгляду доверять нельзя. Подбираясь к воронке, он шумно споткнулся о булыжник и некоторое время стоял, напряженно прислушиваясь. К Резервации и к себе.
Пепельная роза спала. В лесу же царило обычное для конца лета чириканье и щелканье птиц. Куковала кукушка. Ди отсчитал двадцать мелодичных вскриков, подобрал тот самый булыжник и, нервно оглаживая его пальцами, прокрался дальше. Подошвы коричневых мокасин скользили по траве - он так и не купил новые берцы, да и в город ни разу не выезжал, боялся оставить донну Лючию одну в беспомощном состоянии.
С перепугу даже прикатил в спальню кислородный баллон из лаборатории и изучил способы проведения экстренной трахеотомии, но ни то ни другое не пригодилось. Через неделю баллон перекочевал обратно, а Ди, пролиставший десяток атласов по человеческой анатомии и учебников по военной хирургии, при необходимости или желании мог бы, наверное, поработать в больнице врачом. Если в Крайме, конечно, сохранились больницы.
Орадио в автомобиле вещало о новом урезании пайков для “незащищенных слоев населения” и дополнительных обязанностях для “защищенных”, что бы это ни значило. Ди так и не удосужился получше разобраться в иерархии современного общества, его вполне устраивала жизнь по схеме “работа - дом”… И почему родители так поступили? Разве он был им плохим сыном? Или, наоборот, настолько хорошим, что они до сих пор где-то ожидают от него каких-то поступков? Решительных действий?
Да пожалуйста! Собрав всю свою решительность, Ди выцарапался из зарослей можжевельника и направился к стене. Он бы использовал тень, если б в один из прошлых своих визитов к картине не выяснил, что формирование ее возле воронки требует неимоверного количества энергии. Ди слыхал от родителей об аномальных местах, где магнитные или еще какие-то поля мешали нормальному функционированию тени. Может, здесь как раз такое место? Тогда выпускать тень не рекомендуется - “во избежание быстрого истощения организма”.
Он и не выпускал. Просто помедлил, осмотрелся и прошел к остаткам стены. Растяжку Ди заметил издалека - но лишь потому что специально искал. Рыжий Лев пристроил мину под самой картиной - там, откуда начинала виться нарисованная дорога. И так виртуозно пристроил, паразит, будто всю жизнь только этим и занимался. Хотя, да, он как раз признался, что выучился на минера… А орадио нынче вовсю зазывало народ в лагеря по тренировке охотников.
И это странно. Люди ведь не плодятся с такой скоростью. Откуда же взялись несусветные орды художников, о которых кричат в эфире? Если верить орадио, Тавропыль должен быть расписан светящимися красками сверху донизу. Завтра нужно бы съездить в город, разведать обстановку, оценить ситуацию собственными глазами.
Памятуя о том, с какой скоростью он настраивается на эту картину - или, напротив, картина на него, - Ди избегал смотреть на нее прямо. Скользя глазами по торчащим из стены обломкам кирпичей, он оглядел граффити боковым зрением и нашел ровно то, что ожидал.
Тень Дровосека растушевана по желтым кирпичам; у нее больше нет ни бликов, ни отсветов; алое сердце потухло, словно подернувшись золой. Выпал из шарнирных металлических пальцев топор, перестал выглядеть грозным. Рукоять его расколота надвое, а из трещины вырастает симпатичный душистый горошек.
Ди знакома эта трещина: точно такая же - на топоре Настасьи Филипповны, который уже месяц валяется в его спальне, на тумбочке возле кровати. И никто не видел поврежденного топорища, никто, кроме него и вторничной личности донны Лючии. Откуда бы знать об этой трещине художнику? И обо всем остальном - откуда?