Неважно. Я хотя бы высплюсь.
Я вздохнула, закидывая руки за голову. Вейра помогла мне, но сама, разумеется, подставляться не захотела — она так и не появилась. А я… мне даже бегство не помогло бы. Трое избитых студентов… меня бы обвинили всё равно.
Что со мной вообще случилось? Тот менталист — он издевался надо мной, раздевая меня, или знал, о чём спрашивает? Накажут ли его за запрещённое применение дара? Да и поверит ли мне кто-нибудь вообще, если я его обвиню?
И что со мной будет? Даже если Рэй или Ксар захотят мне помочь, будет ли их вмешательства достаточно? И вступится ли за меня лорд-хранитель?
Кажется, удержаться во Второй Академии будет куда сложнее, чем я думала.
Я закрыла глаза. И почувствовала, как проваливаюсь в сон.
Я спала, едва осознавая, что сплю, и чувствовала, как улыбаюсь во сне.
Потому что я видела отца.
— Спокойнее, гриссёнок, — произнёс он. — Сосредоточься. Ещё немного, и у тебя получится.
Мы сидели в саду на платформе, медленно плывущей над городом, — наследие древних тёмных сиддов для правящих родов. Осенние листья усыпали платформу, и мягкие маты, на которых я сидела, были немного влажными после прошедшего дождя, несмотря на согревающие руны.
— Тебе легко говорить, — сказала я, хмурясь. — У тебя есть дар. Ты можешь закрывать своё сознание от менталистов, а я — нет.
— У меня не всегда был…
Отец осёкся. Вздохнул и присел рядом.
— Я не всегда умел защищать своё сознание, гриссёнок, — произнёс он мягче. — И это порой приводило к… плохим последствиям. Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то узнал твои самые драгоценные тайны? Твои слабости? Или даже мои тайны, если ты вдруг узнаешь что-то, что может меня погубить?
Я нахмурилась:
— Погубить тебя? Как?
— Император Дрэйг очень тяжело болен. Ему осталось два-три года, не больше. И он очень хочет жить. Месяц назад одного из лучших подпольных татуировщиков столицы чуть не запытали до смерти только потому, что императору донесли, что тот ставил опыты с неизвестными рунами, якобы продлевающими жизнь. Теперь его жизнь под угрозой — и жизнь его дочери тоже. Я не хочу, чтобы что-то подобное случилось с тобой, если император вдруг начнёт подозревать меня тёмные сидды знают в чём.
На его лице было очень странное выражение.
— И что ты будешь делать? — спросила я. — Если он будет подозревать тебя тёмные сидды знает в чём? Ударишь в ответ? Но ведь это же сам император.
Отец отрешённо смотрел вдаль, на облетающие деревья.
— Делла Дон, одна из лучших мастеров боя во Второй Академии, месяц назад пыталась убить императора, чтобы остановить это безумие, — произнёс он. — Я видел её после этого в подвалах дворца. Видел, что с ней сталось. Я был с ней в её последние минуты, и они отпечатались в моей памяти навсегда. Когда чувствуешь чужую смерть всем сознанием…
Он прикрыл глаза, словно само воспоминание приносило ему невыносимую боль.
— Ты видел, как её пытали? И не стал её спасать? Ведь ты сочувствуешь ей!
Отец бросил на меня острый взгляд.
— Мой долг — защищать империю, — произнёс он. — В том числе от тех, кто покушается на императора. Какие бы мотивы у них ни были. Но та гибель… — его голос сделался едва слышен, — была чудовищна.
Я долго смотрела на него. Месяц назад. Это случилось месяц назад…
— Помнишь, когда я плакала на подоконнике, ты подошёл спросить, что со мной? Впервые в жизни? — К глазам вдруг подступили слёзы, и я подавила всхлип. — Ведь это тоже было месяц назад. Ты поэтому подошёл ко мне? Потому что видел её смерть?
Его брови взлетели:
— Ты считала дни с того момента?
Слёзы всё-таки потекли по щекам. Я зажмурилась.
В следующее мгновение отец наклонился, осторожно вытирая мои щёки. Неожиданно мягко для правящего лорда.
Я робко открыла глаза.
— Ты… на меня не сердишься? Раньше ты говорил, что мы с Сильвейной не имеем права плакать на людях.
— При мне можно, — негромко сказал отец. — Но не стоит. У тебя другая судьба, гриссёнок. Как и я, ты рождена, чтобы добиваться своего и заставлять других плакать. Поверь.
Я заморгала.
— Но я…
— Какое-то время ты будешь думать, что ты не такая. Что ты хочешь мира, любви, постоянства. Милосердия. Но потом ты поймёшь, что если не шагнёшь вперёд и не начнёшь менять мир так, как хочется тебе, то все твои мечты окажутся в грязи.
Он помолчал.
— Тебе не нужно быть холодной статуей, дочь. Но ты должна уметь ею быть.
А потом вдруг улыбнулся.