Ну ладно, бывают совпадения. Смотрю дальше. Мой очерк разбит на маленькие главки: "Внешний вид", "Черты его характера", "Образ его мышления", "Как он работает", "Его духовный мир" и т. д. "Начало" также состоит из небольших главок: "Внешний вид", "Черты его характера", "Образ его мышления"... Ну что ж, и такое возможно. А посмотрю-ка, что "внутри" материала, - ведь герои-то разные! Читаю и не верю своим глазам. У меня: "Было время, Анатолий Пуголовкин думал, что от него и от таких, как он, ничего не зависит..." В очерке "Начало": "Было время, Василий Дыбаль думал, что от него и от таких, как он, ничего не зависит..." У меня: "А читает Анатолий, честно говоря, мало. Разумеется, газеты, журналы - это да. А книги редко: нет времени. Но если уж читает, то отдает предпочтение документальной прозе, а не "бытовому роману", делая исключение только для классиков". В "Начале": "А читает Василий, честно говоря, маловато. Разумеется, газеты, журналы - это да. А книги редко: нет времени. Но если уж читает, то отдает предпочтение документальной прозе..."
Короче, чистый плагиат - очень редкий в документалистике. Только другая фамилия реально существующего человека, а все остальное - слово в слово. Разные герои, а все у них одинаково, одно и то же читают, одно и то же едят, озабочены одними проблемами, успехи одни и те же, говорят одинаковые слова и думают тютелька в тютельку. При этом автор "Начала" не боится не только самого плагиата, но, вероятно, и разоблачения - ни с моей стороны, ни даже со стороны Василия Дыбаля и его ближайшего окружения!
Мне бы гордиться: и я сподобился, вышел в классики, если цитируют. А тут еще в одном уважаемом издании, прослышав о случае редкого плагиата, предлагают публично "пригвоздить" автора "Начала". Я же не только сам отказался писать разоблачение, но и другим запретил. Потому что не гордиться мне нужно, а краснеть: написал своего героя так, что получился не образ, а костюм, пригодный на любую фигуру. Выходит, не заметил я в Анатолии Пуголовкине ничего такого, что "не налезало" бы на Василия Дыбаля. Меж тем, как известно, истинная типизация достигается за счет выявления непридуманных индивидуальных черт. Факт - попробуй, укради! А вымысел - сколько угодно...
История поучительная. Возможно, я слишком строг к самому себе, и в данном случае справедливее было бы говорить о беспардонности молодого автора республиканской газеты. Но надо выносить и для себя уроки из чужих ошибок. Какие же уроки вынес я? Во-первых, нельзя отрываться от действительности на такое расстояние, которое ведет к усредненности образа, к стереотипу, вредит правде и достоверности. Во-вторых, домысливать - не значит врать, это не значит, что можно женить неженатого, убивать живого и воскрешать умершего; вымысел и домысел проявляются прежде всего в отборе материала, в осмыслении события, в эмоциональном настрое автора, в его позиции. Наконец, в-третьих, уровень способностей литератора, его профессионализм играют не по-следнюю роль в достижении неповторимой достоверности материала. Бездарно написанный очерк куда легче плагиировать, нежели исполненный талантливо!
Сошлюсь на Н. Добролюбова, который пишет, имея в виду автора разбираемого им произведения: "...Он не отдает себя на служение неправде и бессмыслице не потому, что не хочет, а просто потому, что не может..." [7]. Подчеркиваю: не потому, что не хочет, а потому, что не может, так как для истинного таланта характерно стихийное стремление к правде. Именно талант, а не личная симпатия или антипатия автора есть лучшая гарантия того, что произведение будет максимально приближено к истине. Примеров тому в истории литературы предостаточно. Полагаю, что все они имеют прямое отношение и к нам, документалистам, размышляющим о мере вымысла и домысла в наших очерках.
Однажды М. Галлай остроумно сказал: "Документальная повесть есть такая повесть, в которой выведены вымышленные персонажи под фамилиями действительно существующих людей" [8]. В этой шутке, несомненно, содержится рациональное зерно: художественная документалистика не сковывает, а скорее, развязывает фантазию автора! Роман о безногом летчике, согласитесь, выглядел бы неправдоподобным, а документальная повесть, в которой, по сути дела, выведен "вымышленный герой, но под фамилией действительно существующего человека" (всего одна буква изменена: Маресьев назван Мересьевым), воспринимается нами как истинная правда.
Да, автор имеет право на вымысел и домысел, на преувеличения, основанные, если хотите, на интуиции. Нелепо было бы это его право отрицать. Даже в тех случаях, когда литератор ведет почти научное исследование факта, оперируя цифрами и "специальными данными". Правы те классики, которые утверждали, что без выдумки нет искусства. Наша мысль, по выражению М. Горького, "измеряя, считая, останавливается перед измеренным и сосчитанным, не в силах связать свои наблюдения, создать из них точный практический вывод" [9], вот тут-то и должна помочь интуиция, найдя свое выражение в домысле.
Но выдумка выдумке рознь. "Солги, но так, чтобы я поверил", - сказано поэтом. Домысливать надо правдиво, чтобы читатель не усомнился. Дело это не легкое, напрямую связанное с чувством меры, с самодисциплиной, со способностью автора самоограничиваться.
В моей практике есть несколько случаев работы над прозой (лучше сказать: документальной): рассказы "Обелиск", "Белая лилия", совсем недавно - "Реноме", а раньше - "Повесть о карьеристах", "Остановите Малахова!". Все это написано на достоверной основе, и я, работая над сюжетом, "до последнего" сохранял фамилии прототипов, хотя и знал, что в конечном итоге изменю их (а если будет на то их согласие, то и сохраню). Такое скрупулезно-бережное отношение к факту и личности, такой процесс писания, кажется мне, дисциплинирует автора, ограничивает его в грубом домысле, дает толчок к художественному осмыслению событий. Как говорится, жизнь нам такое преподнесет, что никакая фантазия не сможет; "такое" и во сне не увидишь, и в бреду не услышишь.