Спрашивается, на чьей стороне истина: на той, где молчат и лгут (во спасение) или где вмазывают правду-матку в глаза, имея на то полное основание?
Много лет спустя, в середине 1982 года, меня догнал инфаркт, называемый врачами "трансмуральным". И вот я оказываюсь в реанимации Боткинской клиники. Огромная, до блеска вычищенная палата: высота - метров восемь, ширина - все десять, а длину сосчитал по плафонам, которые были на потолке в пяти метрах друг от друга, а всего их шесть, вот и перемножьте: получите, стало быть, тридцать; танцзал банкетного типа. Когда меня привезли, я был всего-то вторым, а через какое-то время и ровно в День Победы явился третий "танцор" - важный чиновник французского посольства (правда, всего лишь с подозрением на инфаркт). Вы уж меня простите, но рассказывать буду о случившемся, как оно было, не подбирая приличные слова, иначе история покажется пресной. Но она была с цветом, с запахом, с особым больничным и праздничным колоритом. И еще, пока не забыл: нам, новичкам, врачи сказали, что двигаться категорически нельзя, даже поворачиваться - в специальной постели - с великой осторожностью. Что касается старожила палаты (им оказался пятидесятилетний профессор-физик из МГУ), то с ним вообще не разговаривали: он был "не в себе". Ни движения глаз, ни дрожания мускулов на лице, никакой живой реакции: сфинкс!
Мы с французом лежали, смотрели в потолок и думали о смысле жизни, хотя ни он по-русски, ни я по-французски (но, признаюсь, не о Первом мае, это я о себе говорю, а о посольском чиновнике только предполагаю). Правда, я вспомнил почему-то мудрого Казинса, который что-то говорил о Гиппократе: смысл был, кажется, в том, что задача врачевания сводится к лозунгу "не навреди!", а больного - быть самому себе лекарством. Зачем вспомнил? - Бог его знает!
И в этот момент мои философские экзерсисы нарушила молоденькая сестричка, которая принесла профессору "кружку Эсмарха" (я так культурно называю клизму, чтобы хоть как-то облагородить последующие события). Предчувствуя ваше желание ускорить повествование, добавлю только два штриха. Первый - профессор лежал визави по отношению ко мне и на расстоянии четырех плафонов над головой (двадцати метров), к французу - наискосок (двадцати пяти метров). Второй штрих оказался решающим: у профессора уже пять суток не было (извините) стула.
Теперь - вперед на Голгофу! Первая клизма, издав последний звук типа "фрсс!" (как жидкость, засосанная водоворотом), не изменила профессорского выражения лица. Сестричка подумала, набрала новую порцию воды, и - "фрсс!" Уже не только сестра, но и мы с французом с интересом посмотрели на профессора: само бесстрастие. Маска вместо лица. Сестричка пошла за лечащим кардиологом, они вернулись, набрали третью клизму, снова "фрсс!" и - сфинкс, изваянный мрамором! Тут уже на помощь вызвали заведующего отделением, посовещались: ну, с Богом. "Фрсс!" Никакой реакции. Пошла четвертая...
Последний первомайский салют в Москве, из двухсот орудий, не годился в подметки звуку, которым салютовал наш профессор. "Кружку Эсмарха" вместе с резиновой трубкой вырвало из рук медсестры и отбросило в сторону. Физик-профессор и тут не изменился в лице, хотя мог, если бы подумал, где бы он был сейчас, если подтвердится закон о силе действия, равной противодействию?
И тут я увидел, что мой сосед стал в панике переползать по кровати в сторону ("Стой, стрелять буду!" - мог закричать врач), не спуская глаз с плафона на потолке. Я тоже туда посмотрел: по плафону, с неотвратимостью судьбы, сползал, целя прямо в голову французского дипломата, большой и густой "подарок" физика.
Дали занавес.
Потом, вместе с лечащим кардиологом, мы прикинули, и у нас получилось, что "подарок" с учетом длинной стороны треугольника пролетел от ствола до цели метров пятнадцать. Рекорд был достоин занесения в книгу Гиннесса. Через неделю француз выписался (без дипломатической ноты протеста правительству, а с благодарностью). Я вернулся домой месяцем позже, а профессор еще остался в реанимации, но в послед-ние дни уже узнавал меня и мило улыбался.
Надеюсь, вы уже поняли, читатель, что два эпизода из моей жизни имеют единственную цель: самому вспомнить и вам рассказать о кризисе нынешней медицины. Делать это нужно серьезно и не с наскока, предварительно отрешившись враждебности. Я предпочитаю тональность ироническую: она продуктивней.
Медицина страдает тяжкой болезнью, имеющей не функциональное, а органическое происхождение. Я не врач, у меня высшее медицинское "звание": я пациент. Мои недуги говорят шепотом, в то время как болезни отечественной медицины криком кричат.
Оставляю эту безразмерную тему без рецепта: нет у нее начала и не видно конца. Знаю только, что отдельные успехи и блистательные достижения "штучных" врачей и таких же клиник вселяют в нас надежду: вдруг "починится" вся система отечественного здравоохранения. Или и это - химера? Как очень многое в нашей реальной жизни?
Пустой карман - пустые хлопоты.
Вечерняя Москва. 1999, 21 мая
РАСТЯГИВАЮ ЗА УГЛОМ
Не мешкая, признаюсь читателю: писать буду с откровенным использованием иносказания, тем более что все мы, "журналюги", скоро (избави нас Бог, конечно!) с мушкетерской улыбкой на устах обратимся за помощью к испытанному за долгие десятилетия другу по имени Эзоп; одежда и союзники, как вам известно, выбираются "по погоде".
Вы не можете помнить традиционный ответ на такой же традиционный вопрос "Что было раньше?" - "Раньше все было!" Интересно, как ответили бы немцы, жившие при Гитлере, и наши, "вкусившие" жизни при Сталине? Полагаю, одинаково. Почему? Будущее и прошлое, по определению, должны казаться людям лучше сегодняшнего: такова человеческая природа. Там хорошо, где нас нет, - в будущем. А в прошлом мы просто были моложе: фокусы элементарной абберации, вот и весь секрет.