Письмо, прямо скажу, - безрадостное. Надо "реагировать". Так что же, в путь? В путь, но сначала - по вариантам концепций и поворотов тем.
Вариант первый. Совершенно неожиданно может возникнуть замысел написать о педагогической беспомощности учителей, в результате которой они вынуждены переводить несовершеннолетних учеников в вечерние школы, не умея с ними справиться и сознательно идя на обман с их трудоустройством (работа непременное условие учебы в "вечерке").
Если из письма М-дова выделить именно эту тему, необходимо получить ответы на следующие вопросы.
Почему беспомощны педагоги? Это результат их конкретной профессиональной непригодности или особенной запущенности детей? Или следствие "процентомании", пока еще торжествующей в наших школах? Или причина в слабости педагогической науки вообще? Какой тип педагога способен сознательно идти на "липу" с трудоустройством несовершеннолетних, не считаясь с нравственными издержками явления, отражающимися и на детях, и на взрослых? Впрочем, может быть, само избавление школы от трудновоспитуемых подростков справедливо, только делать это надо без обмана, на законных основаниях? И т. д. Возможен такой подход к письму М-дова? Да, возможен. Но есть несколько "против", в которых следует разобраться.
Во-первых, автор письма оказывается как бы за пределами проблемы, он не нужен журналисту, не интересен ему и "вылетает" из будущего материала. Стало быть, М-дов превращается в "наводчика" - человека, давшего адрес, и это не вполне этично по отношению к автору письма, который просит у газеты помощи.
Во-вторых, тема, связанная с педагогической беспомощностью, нам давно известна, не нова, не является открытием. Следовательно, надо хорошенько подумать, актуальна ли она именно сегодня? И наконец, стоит ли за нее браться на материалах, сообщенных М-довым? То есть адрес-то есть. А писать нужно ли? Не рано? Или уже поздно? Обращаю внимание на то, что сама прикидка возможности газетного выступления уже есть процесс выработки концепции, ее "нулевой цикл", ее первый этап.
Не рано ли писать? Сам факт перевода детей в вечерние школы, возможно, и есть результат профессио-нальной беспомощности педагогов. Но у беспомощности много объективных причин. Практически отсутствует наука о воспитании, все еще идет война среди ученых по поводу идей Сухомлинского, Шаталова, Иванова, Шапиро, Ильина и других педагогов.
Короче говоря, не угробим ли мы тему, взяв ее не с того конца, путая причину со следствием? А если уж браться, то надо обнажать всю проблему, а это уже - не две или три провинциальные школы, это - Академия педагогических наук, Министерство просвещения и соответствующие научно-исследовательские институты. Если уж браться, то не время ли поставить вопрос о реформе образования вообще? Факт, сообщенный в письме, - всего лишь иллюстрация к широкой постановке проблемы, и иллюстрация довольно туманная, не характерная, излишне "периферийная". Возможно, факт и надо сохранить на всякий случай, проверив его с помощью элементарного телефонного звонка или "попутно", но специально ехать в командировку только во имя проверки нет смысла, тем более что мы теряем на этом повороте темы автора письма М-дова.
Вывод: даем отставку первому варианту как основному.
Вариант второй. Ход мыслей таков: "обыкновенный" участковый милиционер, а из-за чего конфликт с руководством? Из-за того, что он вмешивается в дела школьников и педагогов, в дела "базаркома", в работу с молодежью, в кражи на стекольном заводе, к которым, будучи участковым, а не следователем, не имеет прямого отношения. Иными словами, занимается явно не своим делом, берет на себя обязанности "не по должности". Что им движет в таком случае? Характер? Непримиримость ко всему неправильному и незаконному? Почему и как образовался подобный тип человека? Допустим, что профессия милиционера за двадцать четыре года могла бы притупить у М-дова болезненное восприятие несправедливости примерно так же, как может притупляться у врачей чувство сострадания к больным и родственникам больного. Но нет, конфликт М-дова с руководством свидетельствует о том, что он не только не утратил непосредственности в восприятии окружающей его действительности, но и сохранил какое-то наивное-пылкое отношение к несправедливости. Феномен? Или есть логика, есть закономерность в становлении подобных человеческих характеров?
Это интересно. "Характер и профессия", по "должности или по сути" - при таком повороте темы можно уделить основное внимание автору письма, его биографии, исследованию его характера, мотивов его поступков, как, впрочем, и психологии его противников и мотивов его врагов. Тогда придется в попытке найти истоки явления по винтику разбирать механизм рождения человека-борца. Стало быть, надо будет заранее порыться в специальной литературе, и даже художественной, чтобы получше вникнуть в проблему.
Вывод: тема, достойная внимания.
Вариант третий. Еще один аспект: как относятся к автору письма те самые "18 тысяч населения", что проживают на его участке? Как воспринимают люди борьбу М-дова за справедливость, если учесть, что кое-кому эта борьба приносит или может принести неприятности, переживания за себя и близких и даже горе? Как относятся те, которые могут пострадать из-за активной деятельности участкового? И между тем, по законам высшей справедливости, они, возможно, все-таки полагают М-дова "своим", а не "чужим"?
Чрезвычайно любопытный поворот темы? Взять бы и обойти десятка полтора семей, уже "пострадавших" из-за М-дова, и столько же, "выигравших" в результате его вмешательства. Посмотреть, поддерживают ли люди своего участкового? Если "да", значит, у автора письма есть надежная опора, по крайней мере в борьбе с бездеятельным руководством. А если нет - попытаться понять, почему в таком случае руководители вот уже двадцать четыре года терпят человека, настырно работающего во имя справедливости.