"Эпопея" семьи М., (как и борьбы против "холодного дома"), свидетельствует о том, что, если уж журналист берется за добрые дела, должен к ним относиться не как к чему-то мимоходному и "междупрочному", а как к занятию, требующему усилий, последовательности, настойчивости и ума. Это не два пальца, небрежно поданные для рукопожатия, это вся рука, протянутая в помощь.
Возникает вопрос: а почему бы в самом деле не вы-ступить в газете по поводу квартирных дел семьи Вали М., не воплотить угрозу публикации в реальность? Разве мало в этой истории типичного, назидательного и полезного для всех? Ответ мой таков: я бы, возможно, и выступил, будь у меня концепция, вникни я основательно в дело и разберись в деталях. Писать же, не ощутив в полной мере проблемы, неприлично. Как говорил Г. Фиш, "тут нельзя обойтись анафемой, тут нужен анализ". Но я был занят ударничеством на "Красном Сормове", а следом по графику шла работа над повестью "Остановите Малахова!" короче говоря, как ни велик соблазн, разорваться невозможно. Значит ли это, что, не вмешиваясь по каким-то причинам в попутное дело серьезно, журналист может вообще миновать его?
Перехожу к еще одному уроку "Холодного дома". Когда я упорно и настойчиво посещал его, "портя жизнь" сотрудникам и некоторым организациям, я совершенно не надеялся на публикацию, во всяком случае на скорую. Но понимал: увиденное мною и прочувствованное, так или иначе, осядет в памяти и рано или поздно реализуется, увидит свет. Это осознание грело меня и давало дополнительные силы. Гражданская война с "холодным домом" не теряла, таким образом, профессионального оттенка. Удалось же мне спустя шесть лет после опубликования в "Комсомольской правде" очерка "Семеро трудных" написать и напечатать документальную повесть на том же материале без единой дополнительной встречи с прежними героями! Но даже если бы ни строки т о г д а, ни строки п о с л е, если бы все осталось только в моей памяти и умерло бы вместе со мной, я не пожалел бы о силах, потраченных на борьбу с "холодным домом". Эта эпопея закалила меня и сформировала мой образ мышления, развивала самосознание, накапливала ту боль, которая, возможно, прозвучала много позже в звуке сирены, описанной мною в "Малахове". И все же не о настойчивости журналиста я веду сейчас разговор, не о его упорстве, которые являются только с р е д с т в а м и для достижения цели, я говорю о самой ц е л и: делать конкретное добро.
Закончу официальной справкой, которую я взял у товарищей по газете. Она покажется, возможно, длинной, несколько сухой, но в ней квинтэссенция нашего разговора. Итак, за пять месяцев одного только года (с января по май включительно) в результате вмешательства журналистов "Комсомольской правды", без написания и публикации материалов, были приняты соответствующими инстанциями следующие меры:
трудоустроено - 78 человек,
объявлены поощрения - 13 гражданам,
восстановлено на работе - 26 человек,
восстановлено на учебе - 7 человек,
восстановлены стипендии - 12 людям,
сняты незаслуженные взыскания - с 6 человек,
возвращены из мест заключения - 7 человек,
вручены награды - 18 людям,
предоставлена жилплощадь - 77 семьям
(где-то здесь и мои М.),
поставлены на очередь по жилью - 39 семей,
оказана материальная помощь - 29 людям,
предоставлено мест в детсадах и яслях - 12 детям,
госпитализировано - 23 больных,
пересмотрен размер пенсий - 7 пенсионерам,
отправлены на принудлечение - 26 алкоголиков,
опротестовано решений народных судов и отменено
постановлений органов прокуратуры - 101,
сняты с работы - 126 человек,
понижены в должности - 17 человек,
лишены производственных премий - 19 человек,
объявлено административных взысканий - 272 людям,
партийных взысканий - 36 членам партии,
комсомольских взысканий - 45 членам ВЛКСМ,
возбуждено уголовных дел - 81,
осуждены народными судами - 34 человека,
осуждены товарищескими судами - 16 человек,
отчислены с учебы - 15 человек,
лишены родительских прав - 8 отцов и матерей,
направлены в спец. ПТУ - 13 подростков.
Разумеется, все это не врачевание, это - фельдшеризм, который глубоко не выясняет причин болезней, который лечит всего лишь по внешним симптомам и проявлениям заболевания. Но если не в каждом фельдшере заложен врач, то в каждом враче пусть присутствует добрый фельдшер! Когда человеку б о л ь н о, хороши бы мы были, не облегчив боль, если бы позволили страдать, дожидаясь, пока кто-то обнаружит причину заболевания, найдет кардинальный способ лечения и решит проблему глобально!
На этом, пожалуй, и закончим разговор о конкретном добре и зле.
"При исполнении"
Я кладу в чемодан книгу. Непременно беру с собой книгу. Какую? Нет, не просто для чтения, хотя и это неплохо. Для работы. Принцип подбора книг может быть разный. Отправляешься, к примеру, на Дальний Восток, почему бы не взять с собой чеховский "Сахалин"? Едешь писать об ударничестве - и берешь томик В.И. Ленина со статьей "Как организовать соревнование". Путь газетчика в колонию для несовершеннолетних - и в чемодан ложится "Трудная книга" Г. Медынского или "Записки из Мертвого дома" Ф. Достоевского,. Командировка на БАМ - очень кстати будет "Мужество" В. Кетлинской. Едешь разбираться в конфликте или писать о каком-нибудь трудном деле, связанном с чьей-то безнравственностью или даже преступлением, то что поможет тебе сохранить холодное перо при горячих мыслях? Что даст душевное равновесие и умерит твой пыл в изложении обстоятельств дела, подскажет верную тональность - и в статье, и в поведении на месте? Мне лично - тургеневские "Записки охотника" или "Вечное безмолвие" Д. Лондона.
Журналист, собирающий материал, - это ищейка, идущая по следу. След может вывести и на положительный материал, и на негативный, не в том вопрос; состояние газетчика - всегда в напряжении, зрение обострено, слух насторожен, затраты умственной и физической энергии повышенные. Короче говоря - стресс. А. Шпеер, четверть века отдавший следственной работе, в документальной повести "Уголовное дело" прекрасно описывает это состояние. Следователь выезжает на место совершения преступления, положим, убийства: он едет в автобусе, прижав портфельчик к груди, ему наступают на ноги, толкают, поругивают, и никто не видит, что едет следователь. И вот дом, где случилось несчастье. Взволнованная толпа, с трудом сдерживаемая милиционером. Появляется человек с портфельчиком, прижатым к груди. Как, по каким приметам и признакам люди догадываются, что прибыл самый главный представитель власти? Следователь и слова никому не успел сказать, ни жеста не сделал, глазами не повел, а толпа мгновенно расступается, образуя коридор для прохода, и милиционер уже держит под козырек, и следователь принимает все это как должное, потому что находится "при исполнении служебных обязанностей".