Пилот ничего не сказал, только насупился и повернулся к пульту. Он был совсем молод, двадцать пять, не больше, с высоты своих неполных тридцати восьми Дан воспринимал его, как мальчишку.
Когда астролет лег на курс, Маран наклонился к Дану и тихо сказал:
— Единственное утешение в этой дурацкой ситуации то, что мы наконец угодили в настоящее приключение.
— Настоящее?
— Непредусмотренное, непросчитанное, без какой-либо исследовательской аппаратуры, ну и без пищи и воды.
Дан задумался. Ему припомнились слова Ники, сказанные… Когда это было? Кажется, по дороге с Торены, после того, как Маран устроил Мстителям ловушку, не побоявшись самому сыграть в ней роль приманки. «В один прекрасный день вы где-нибудь угробитесь, ты и твой Маран, и что тогда будет с нами?» Он отмахнулся или отшутился и забыл, но теперь… То ли он слишком много повидал за последние пять-шесть лет, то ли просто устал от полугода непрерывной работы, но ему уже не хотелось никаких приключений, все чаще в последние дни он думал о Земле, о доме, о Нике, о море, еще более любимом и желанном после безводной Глеллы, о своих книгах и уютном кресле у камина и был весьма раздосадован, что уже на финальном этапе экспедиции они столь глупо влипли в историю с неопределенным прогнозом.
— Откровенно говоря, — ответил он так же тихо, — я обошелся бы и без этого приключения.
— Ну если совсем уж откровенно, — отозвался Маран, — то я тоже.
Дальнюю от солнца планету не стали даже толком облетать, сделали лишь пару витков над покрытой сплошным песком с редкими вкраплениями остроконечных скал поверхностью, затем на экране появились данные с внешних анализаторов — почти полное отсутствие атмосферы, лишь незначительные количества гелия и аргона, и Маран велел пилоту лететь дальше.
— Увы, — сказал он Дану, когда массивное тело планеты ушло за край экрана, — один шанс из двух не сработал. А я надеялся наконец открыть новый мир.
Его голос звучал серьезно, так что Дан даже не понял, шутит он или нет.
— В каком смысле? — удивился он. — Разве мы его только что не открыли? И почему «наконец»? Кто пооткрывал уже кучу всяких миров, не ты?
— Ну во-первых, этот не в счет. Я имел в виду обитаемый мир.
— Здрасте! А Эдура? Например.
— Эдуру, Дан, мы не открывали. Во всяком случае, в полном смысле этого слова. Не забудь, у нас были ее координаты.
— Но координат Глеллы не было.
— Нет. Но Глеллу мы вычислили.
— Не мы, а ты.
— Пусть так. Однако сидя в кресле перед компьютером. Это не открытие, а работа. Открытие — это твое падение на Торену.
Дан только хмыкнул, ему сразу вспомнилось жутковатое мгновение, когда, высвободившись из-под оболочки «пузыря», главной части катапультируемого устройства, он осмотрелся и увидел вокруг лес, и похожий на земной, и непохожий — длинные стволы с маленькими компактными кронами, покачивавшимися в бледно-сером небе чужого мира, о котором он знал пока только одно: что его воздухом можно дышать. И испытывал отнюдь не радость первооткрывателя, а растерянность и даже отчаяние. Правда, положение усугублялось тем, что… возможно, окажись рядом не Ника, а тот же Маран, ему было бы менее тревожно и более интересно… хотя тогда он был просто другим человеком, рохлей, приученным к кондиционированному воздуху обсерваторий, не мужчина, а комнатное растение, и ни о каких открытиях не мечтал… Собственно, разве это можно назвать открытием? Лететь с одной научно-исследовательской базы на другую и по милости электронного олуха… Что произошло с компьютером, так никто и не понял, если б подобное случилось с человеком, это сочли бы острым психозом, а что заставило компьютер, управлявший беспилотным астролетом ближнего радиуса, совершавшим наиэлементарнейший рейс по прямой, ни с того, ни с сего вывести корабль из гиперпространства, угодить в зону притяжения немаленькой планеты, совершить аварийную посадку и превратиться в итоге в электронный лом, успев, к счастью, сбросить катапультируемое устройство с пассажирами, сделав их тем самым первооткрывателями неизвестной цивилизации?.. Нет, открытием это назвать трудно. А что такое вообще открытие? Если не случайное падение, то… Не вычисленная находка, так полагает Маран. А что тогда? Когда плывешь в Индию, а приплываешь в Америку? Или просто мотаешься по океану (читай, космосу) и смотришь по сторонам, нет ли острова (планеты), который другие благополучно прозевали? И вдруг на горизонте возникает берег, ты с трепетом ступаешь на новую землю, не зная, чего от нее ожидать? Тогда твою славу можно считать заслуженной? К славе, впрочем, Дан относился спокойно. В отличие от Марана. Хотя, надо признать, честолюбие того имеет более чем своеобразный характер. Дан давно понял, что Маран совершенно не выносит внешних, так сказать, проявлений славы. Он прятался от журналистов, давая интервью только тогда, когда его буквально припирали к стенке, раза, наверно, два или три за все время, что числился в Разведке, оберегал от постороннего глаза свою частную жизнь тщательнее любого другого, никогда не читал того, что о нем писали… Наверно, он предпочел бы посмертную славу. Дан вспомнил, как однажды давно Маран обронил, что не доверит прощение своих грехов никакому богу, а разберется с ними сам. Примерно то же, надо понимать, со славой, ему хотелось сознавать, что он ее заслужил, но находиться от этой славы он предпочитал подальше. И все же ему как будто было мало…