Эти насильственные меры ударили именно по либеральным партиям, т. е., прежде всего, по кадетской и по октябристской.
Ошибок кадетской партии я не скрываю, я приписываю им большую долю вины за неудачу нашего конституционного опыта. Но в 1905 году и в 1906 году ложные шаги этой партии объяснялись лихорадочным состоянием всего нашего общества. Оно было временно, как всякая лихорадка: обыватели, которые поддерживали своими голосами кадетскую партию, учились из жизни; вместе с этими уроками менялась и кадетская тактика. Кадетское настроение 2-й Думы было уже не то, которое погубило 1-ю Думу. Кадеты «прогрессивного блока» были не схожи с кадетами 3-й Гос. думы. Но кадеты выражали течение, без которого не могла удаться конституционная реформа России; они были не только издавними сторонниками новых порядков, но и противниками достижения их путем насильственных переворотов. Не они одни держались этого направления и часто напрасно враждовали со своими политическими соседями; но это было делом их и их избирателей, а не правительства. Последствия гонений на кадетскую партию оказались печальны.
Во-первых, они нарушали закон и были тем соблазнительным проявлением привычного произвола, от которого надо было излечивать нашу склонную к нему администрацию. Во-вторых, цели не достигали и ставили правительство в глупое положение. Оно не было большевистским, не шло до конца, оппозиционных партий к «стенке» не ставило. Желая показать свою силу – обнаруживало только бессилие. Оно не могло помешать кадетам ни образовать свою партию, вопреки запрещению, ни выбирать комитеты, ни иметь тайные собрания и даже съезды. В-третьих, эта политика кадетов озлобляла, подрывала веру в искренность власти, опять сближала их с революционным течением и затрудняла самой власти соглашение с ними. Так, когда, раздражив, а не уничтожив кадетскую партию во 2-й Думе, Столыпин принужден был искать соглашения с ней, это ему самому стало гораздо труднее.
Все это можно было предвидеть. Гораздо неожиданнее и любопытнее были вредные последствия этой политики для другой либеральной партии, для октябристов. Столыпин понимал, что при конституционном строе нельзя опираться только на тех, кто демонстративно этот строй отрицает, как правые. Преследуя кадетов, как оппозиционную партию, он в поучение им свою политическую ставку поставил не на правых, а на давнишних соперников кадетов, на октябристов.
Параллельная история их поучительна. Обе партии вышли из земской среды, которая, таким образом, естественно оказалась рассадником конституционалистов. В 4-й Государственной думе обе они вошли в состав «прогрессивного блока», что показало, что их сродство было сильнее вражды. При выборах в 1-ю Думу кадеты их разгромили. Им помогло революционное настроение обывателей, которые ждали от Думы чудес и потому не хотели слышать о соглашении с властью. Кадетам на выборах приходилось бороться не с октябристами, а с более левыми. В таком настроении собралась 1-я Дума. Ее неудача, благополучно совершившийся роспуск, жалкая реакция на него в виде Выборгского воззвания – кадетский авторитет поколебали. Одни разочарованные избиратели пошли еще более влево, другие же вправо. Это последнее движение и должно было быть октябристам на пользу. Поведение в Думе их представителей: гр. Гейдена, М.А. Стаховича, стоявших за либеральные реформы, но боровшихся с революционными увлечениями Думы, привлекало к октябристам внимание и сочувствие тех, кто хотел реформ, но не верил и не хотел Революции. На предстоящих выборах в новую Думу именно они могли стать представителями либеральной общественности, занять против правых ту позицию, которую на первых выборах против более левых занимали кадеты. Можно было подумать, что к этому они и стремились. Когда Столыпин приглашал их в свой кабинет, они, соглашаясь не бороться с правительством, в кабинет все-таки не пошли, желая сохранить свою независимость. Это могло быть разумно. Но эта позиция была разрушена тактикой самого же Столыпина.
Когда он начал преследовать «оппозиционные» партии, в том числе и кадетов, он октябристам открыто стал «покровительствовать». Уже таким отношением он кадетам делал рекламу, а октябристов компрометировал. Но еще хуже было то, что октябристы, как все, кто покровительство принимает, были принуждены за него и платить. При своем возникновении они были оппозиционной партией, защищали Манифест против правых. На первом партийном съезде 1905 года они выступили горячими обличителями Витте, вернее, его министра внутренних дел – Дурново. На этой позиции либерализма они стояли и в 1-й Гос. думе, расходясь с ней только в области тактики. Чтобы не потерять завоеванного ими престижа, они должны были не спускать своего либерального знамени, продолжать защищать Манифест против тех, кто его отрицал или компрометировал. Это было их миссией и было бы настоящей поддержкой Столыпина против его наиболее опасных противников справа. Вместо этого они не только стали его поддерживать в его борьбе с кадетами, но и вообще оправдывать все, что он делал. Даже когда он был вынужден Государем издать свой закон о «военно-полевых судах», А.Н. Гучков выступил с защитой его, хотя понимал ненавистность его для всего населения и противоречащий понятию «права» характер его. С тех пор октябризм изменил свой политический облик. Основатели партии, представители земского либерализма: Шипов, М. Стахович, гр. Гейден – демонстративно вышли из партии, чтобы позднее основать благонамеренную, но лишенную всякого влияния партию «Мирного Обновления». Среди октябристской партии еще осталось немало почтенных имен, но средний облик ее изменился. Ряды ее стали пополняться людьми, к Манифесту равнодушными, осуждавшими политику не только Гучкова, но и Столыпина. Они шли в партию не по сочувствию к ее либеральной программе, а потому, что она была более приличной фирмой, чем правые. Октябристская партия разбухала, но престиж свой теряла; был нужен переворот 3 июня, чтобы она могла победить при выборах в 3-ю Думу. И там в конце концов она раскололась.