«Проклятый гном хитер, — послышался ответ. — Кто знает, какие цели он на самом деле преследует? А ты раскис, растаял… еще поцелуйся с ним, размазня!»
Ледяное спокойствие затопило Эрика. Он отодвинулся от наставника и медленно-медленно выдохнул.
— Простите меня, наставник, — сухо промолвил он. — Я виноват. Этого больше не повторится.
Наставник смотрел на него хитрыми глазами и молчал.
— Что? Человечек покою не дает? — вдруг спросил он и подмигнул.
Эрик чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Ка-какой человечек?! — растерянно выдохнул он.
— У каждого из нас, что у меня, что у тебя, в голове сидит ма-а-аленький такой человечек. — Шарц пальцами показал, насколько маленький. — Не знаю, как ты зовешь своего, а я своего зову попросту — лазутчик. Или — петрийский шпион. Как у меня настроение выпадет, так и зову. Они — это все, чему нас наши наставники научили, а также все, что в процессе этой работы усвоили мы сами. Они — это очень большая наша часть. Подчас слишком большая. Ну а им самим кажется, что они — это и все, что в нас есть. А остального просто не существует. Или оно лишнее, и его убрать следует. И вот мой человечек прямо-таки слышит, как твой говорит тебе: «Не доверяй этому проходимцу гному, он нарочно все это с тобой делает, а потом все равно предаст и бросит на корм псам!»
Эрик замер. Застыл с открытым ртом.
— Твой человечек не дает тебе свободно творить, хватает тебя за руку, — продолжал меж тем Шарц.
«Не даю тебе свихнуться», — пробормотал голос в голове.
«Человечек?»
«Сам ты человечек, я и есть ты! Не слушай этого болтуна гнома. Он и сам, должно быть, спятил, и тебя с ума сведет».
— А сейчас он тебе советует заткнуть уши! — рассмеялся Шарц. — Но я тебя, знаешь ли, не для того сюда привел, чтоб ругаться с коллегой. Костер догорает. Сейчас я вновь стану делать разные операции на отсутствующих больных, а ты… на меня ты еще насмотришься, следи пока, что делает моя тень…
И пока не погас огонь, на снегу плясала тень лекаря, черная на белом, словно безумная ожившая гравюра, исцеляя, спасая, сражаясь со смертью.
В немом восхищении Эрик смотрел на этот пронзительный танец, зная, что никогда его не забудет.
Потому что такое не забывается.
Обратный путь не занял много времени. Караульные при замковых воротах встретили их бодрым приветствием и улыбками. Меньше одной стражи прошло с момента, когда сэр доктор заглянул к своему ученику с предложением прогуляться. Меньше одной стражи и куда больше одной жизни. Замковая калитка со скрипом закрылась.
— По делу, разумеется, — шутливо отвечал наставник на расспросы караульных. — Или вы думаете, что мне по ночам заняться нечем, что я почем зря по сугробам шастаю?
— Есть, конечно, — улыбаясь, соглашались стражники. — С такой женой, да чтоб ночью заняться было нечем…
— Вот-вот, — кивал наставник. — А уж какая замечательная у меня дома подушка, вы просто не поверите! Впрочем, ночной страже о подушках рассказывать — грех великий. С меня пиво, ребята!
— Штрафное! — довольно басил начальник караула. — Так и запишем! Сэр доктор угощает всю нашу смену!
В шутливом ужасе Шарц схватился за голову. А с неба опять пошел снег.
— Пойдем, Эрик, — наконец сказал наставник, и они направились к дому.
К дому… это место надолго теперь станет его домом.
Дом. Это слово так странно ощущалось на языке, так свербело в мыслях… У Эрика никогда не было своего дома. Он спал, где положат, и ел, что дадут. Его учили, что это правильно. Что так и нужно. Что у того, кто защищает свою страну и свой народ, не может быть ничего собственного, ничего личного. Собственностью воина являются его меч и его честь. У лазутчика нет даже этого. У него нет ничего, и поэтому он непобедим.
Пока другие трясутся за свое добро, он наносит удар и побеждает. Пока воин нагибается за оброненным мечом, он наносит удар и побеждает. Там, где воин отворачивается в страхе за свою драгоценную честь, там, где воин предпочитает умереть, лишь бы не быть запятнанным, лазутчик наносит удар и побеждает.
«Обрастание собственностью равносильно обрастанию жиром — может, и солидно смотрится, но что ты станешь делать в бою?»
Однако… его новый наставник — такой же лазутчик, как и он сам! — бесстыдно обладал этой самой собственностью. Сэр Хьюго Одделл, Шварцштайн Винтерхальтер, лазутчик, лекарь, шут, рыцарь и много еще кто, уже одного этого достаточно, все эти имена и звания сами по себе — тяжкий груз, сами по себе — собственность. Это не маски, которые так легко сбросить, заменив их какими-то другими. Это лица. Он многолик и тяжек, страшно тяжек. Грузен. Он должен быть неподъемным. Он должен быть переваливающимся с боку на бок чудовищем, у которого крысы отъедают хвост, пока оно поворачивается, чтобы оскалить громадные зубы. Так что же позволяет ему парить, словно птице?