— Спасибо, — сказала она.
Несмотря на данный обет, где-то в глубине души Мэри Роуз таилась частичка прежней Джеки Леонфорте. Интересно, происходило ли что-нибудь подобное с другими настоятельницами Ордена? Она обняла Фрэнси, и девочка почувствовала тепло, исходящее от матери-настоятельницы. Была ли Фрэнси одной из избранных Богом? Если да, то ей придется пройти трудный и опасный путь. Возможно, подумала Джеки, это как раз то, что ей было нужно.
Пол откашлялся.
— Хорошо, что ты пришла.
— Какое-то время ты был защитником Фрэнси, — сказала настоятельница. — Орден благодарит тебя за это. И я тоже от всей души благодарю тебя.
Пол был готов утонуть в ее глазах. Не раз он думал о том, что потерял навсегда и что нашел за свою бурную жизнь. Глядя в глаза Джеки, он заранее знал ответ на вопрос, который собирался задать, но все же спросил:
— Мы еще увидимся с тобой?
— Ты непременно увидишь Фрэнси, я в этом уверена, — сказала настоятельница, подумав о том, что Пол, возможно, исчезнет из ее жизни навсегда, и вздохнула. — Благослови тебя Господь!
Слабый свет просачивался сквозь низкие багровые тучи. От земли, усыпанной опавшими листьями, поднимался туман.
— Скажи мне что-нибудь, — Коуи, как страж, стояла рядом с Николасом. — Твое молчание пугает меня.
Они пришли на кладбище, где был погребен кайсё. Легкий ветерок шевелил волосы женщины.
— Акинага рассказал мне о тех днях, когда меня не было в Токио. — В голосе Николаса прозвучала такая горечь, что сердце женщины сжалось. — И это было правдой.
Почти против воли она спросила:
— И что же он рассказал тебе?
— Что смерть Жюстины не была случайной, что у нее был роман с ее бывшим шефом.
— И теперь ты думаешь о том, как могла жена предать тебя?
— Частично.
— Но она не предавала тебя. — Коуи пристально взглянула на любимого, их глаза встретились. — Все, что у тебя с нею было, теперь здесь. — Она показала на его лоб. — И если в конце вашей семейной жизни у нее и был роман с другим мужчиной, то только потому, что ваша любовь умерла. Жюстина это прекрасно знала, а вот ты понял это только после всего случившегося, поэтому и чувствуешь себя виноватым.
— Но Акинага...
— Забудь о нем. — Женщина по-прежнему пристально смотрела в его глаза. — Забудь обо всем и подумай хоть немного о себе.
— Я не могу забыть Микио Оками. Он был...
— Ты должен примириться со смертью Жюстины, прежде чем горевать о кайсё или еще о чем-то.
Маленькая ржанка села на могильную плиту Оками, посидела на ней долю секунды и, защебетав, вспорхнула. И Николас понял, что Коуи была права. Он не мог позволить Акинаге разрушить то, что было у него с Жюстиной, когда они были счастливы. Воспоминания об этом времени хранились теперь в его сердце, и Акинага не смел их касаться. Какие бы обстоятельства ни разлучили его с женой, он не мог проследить их по отдельности — все они были перепутаны между собой, одно вырастало из другого. И изменить уже ничего нельзя. Карма.
Коуи взяла его за руку.
— Я буду тосковать о Жюстине, — сказал Николас.
— Да, я прекрасно тебя понимаю.
Они вместе опустились на колени перед могилой Оками и вместе прочитали молитву за упокой. Потом встали.
— Коуи, ты волшебница, — с нежностью проговорил Николас.
Женщина прижалась к его плечу.
— Ты так долго был одинок, жил, замкнувшись в себе... — Она с глубоким удовлетворением почувствовала, как их души сливаются воедино.
Яркая выпуклая луна цвета хурмы, висевшая низко над горизонтом, выглянула сквозь тяжелые облака. Обнаженный и расслабленный Тецуо Акинага, раскинувшись, лежал на ковре и видел, как полная луна освещает вершину горы Фудзи, окрашивая ее снег в голубоватый цвет.
Наступила ночь праздника урожая. Для Акинага она была полна значения. Именно в такую ночь много лет назад он попал в жестокую уличную драку с кобуном соперничавшей семьи. Оба нанесли друг другу тяжелые ранения. Сползая в канаву на окровавленных руках, он топил своего полубесчувственного противника в крови, хлеставшей из раны на груди. Невыразимое наслаждение переполняло его, когда он видел судорожные движения кобуна, захлебывающегося и пытающегося вырваться. Он до сих пор ясно помнил запах крови и вонь человеческих испражнений.
За спиной Акинага услышал женский голос; нежным альтом Лонда исполняла какую-то незнакомую песню: «Глядя на одинокую луну в предрассветном небе, я понял себя до конца». Он почувствовал, как женщина подошла и встала сзади, но продолжал любоваться красно-оранжевой луной. Когда ее умелые и сильные руки скользнули по его телу, он сказал:
— Как чудесно, что ты со мной. В свое время у меня было множество врагов, но все они приказали долго жить.
Тецуо блаженно вздохнул под ласками ее рук, творивших чудеса с его телом и разумом.
— Все они являлись ко мне с одним намерением — уничтожить меня. И все пытались сделать это тем или иным способом — я даже счет потерял их бесчисленным попыткам. — Он усмехнулся: — Теперь их нет, а я наслаждаюсь в твоих объятиях. Даже Микио Оками, кайсё, и тот умер. Я был на его похоронах. Он вполне заслуживает того, чтобы отдать ему долг чести, если не при жизни, то после смерти уж наверняка. — Акинага засмеялся, и смех его был похож на кудахтанье безумной старухи. — Должен признаться, мне было приятно поболтать с Николасом Линнером и подразнить его, зная, что он не может тронуть меня даже пальцем. Против меня у него нет никаких материалов, он знает только то, что я сам ему рассказал. Я играл с ним, как с обезьянкой в зоопарке; ублюдок несчастный. — Тецуо снова вздохнул. — Лонда, ты стоишь того, чтобы...
— Заткнись!
Хоннико, замаскированная и загримированная под Лонду, туго затянула шелковый шнур вокруг его шеи. По его телу пробежала дрожь сексуального возбуждения, и внезапно он ощутил сильную эрекцию. Ах, как неизъяснимо приятно было ему ощущать свою полную беспомощность; как малыш на материнской груди, он блаженствовал в тепле и уютной безопасности. Ему даже показалось, что он чувствует сладкий запах материнского молока. Мама... Он закрыл глаза.
Шнур натянулся еще сильнее, и вместе с болью, почти удушьем, он почувствовал, как по спине вниз, к паху, разлилась волна наслаждения, постепенно перерастая в предвкушение экстаза. Желание горячими волнами расплавленного металла билось в его теле, заставляя его содрогаться от пульсирующих ударов крови там, между ногами. О сладкая боль! О, как хороша она была!
Внезапно Тецуо открыл глаза, как от солнечного света. Ему только показалось или же шнур действительно слишком уж туго затянулся на его шее? Он раскрыл было рот, чтобы закричать, но шнур уже настолько затянулся, что Акинага не смог выдавить из себя ни единого звука. Он резко дернул головой, вены на шее взбухли, попытался вырваться, но Хоннико крепко прижала коленом его поясницу. Тецуо вертелся, как змея, схваченная за голову, но не мог уже укусить или же вывернуться из рук змеелова.
Что происходит? Он пытался вдохнуть воздух, но никак не мог этого сделать, легкие горели огнем, и Акинага почувствовал, что погибает...
Он увидел, как красно-оранжевая луна вдруг стала увеличиваться в размерах, пока не превратилась в огромный воздушный шар. Потом ее очертания исказились, и Тецуо потерял сознание.
Хоннико, глядя на ненавистное лицо Акинаги, налитое кровью и похожее на ту красно-оранжевую луну, что висела в небе, ликовала всем своим существом. Когда ее враг наконец умер, женщина подняла взгляд вверх, к луне и, думая о Николасе Линнере, о его скорби и гневе, вспоминая, как он стоял в храме, одинокий и опустошенный, снова запела песню: «...я понял себя до конца».
Ее голос, нежный и невыразимо сладкий, летел к небу подобно певчей птахе, одухотворенной божественным даром бескорыстного пения.