Вспомните хотя бы, сколько обсуждалась, какую долю общественного внимания занимала та самая… «конвергенция». То была штука сложная, приблизительно ее, конвергенцию, можно было понять (интересно, а кто ее понимал не приблизительно?) как вариант ничейного исхода матча Маркс — Кейнс. А игравшие «на победу» обрушивались на «конвергенцию» с обеих сторон. Согласитесь же, что сегодня громкость этих политэкономических споров значительно прикручена. «Религиозная площадка диспутов» также давно и изрядно опустела. Тоже характерный момент. Сначала шли споры (войны) непосредственно за догматы. Потом войны, как бы сказать…за «массу паствы». (Паства понималась, как некая паста. Чья передавит?). Сейчас допустимы, комильфо, только споры по истории религий.
Знаменитый фукуямовский «Конец истории» можно и так понять, что историю перестанут делать (во избежание «ядерной зимы»), а займутся ее интерпретацией. И если доля «исторических» споров и доля общественного внимания к ним растет, то абсолютно недопустима прежняя тактика угрюмого отпирательства или замалчивания.
С чем я и столкнулся
Нет, не в том смысле, что пробовали «замолчать» меня, не пропустить в печать книгу. В конце концов с доходов от некоторых других публикаций я мог бы издать десять таких книг за свой счет. Но меня «крайне напрягла» тактика восприятия — примерно такая: «Ну, Адольф Гитлер как трастовый управляющий ЗАО «Европа» — это хорошо, правильно. А вот возня с Черчиллем, как известно «злейшим ненавистником» — это зря. Брест-Литовский мир 1918 года — вообще слишком большая трагическая тема. Зачем еще и ее притягивать ко Второй мировой? А русские, ухмылявшиеся и обменивавшиеся рукопожатиями с представителями гитлеровской Германии в том же Бресте — это вообще… в духе опровергаемого тобой Резуна!»
Вот оно. Вот здесь я готов «идти на принцип». Мой подход в следующих тезисах.
1. Черчилль (англичане вообще) имеют право припомнить нам Брестский мир 1918 года. Сколько «исторических сложностей» не приплетай, но это ведь еще и просто сепаратный мир, нарушение союзнических договоров.
2. Сколько бы ни прятали, ни отпирались, но какое-то приложение к Пакту Молотов — Риббентроп о разделительной линии в Польше было. Иначе советские и немецкие войска просто смешались бы в кашу. А они, как известно, сомкнулись весьма аккуратно. В том же Бресте.
3. Вывод. В первую войну мы вели себя… неадекватно. Бросились на Австрию за южных славян! На Германию (не отмобилизовавшись) — спасать Париж! Не то чтобы «слишком благородно», «в рыцарских латах, с турнирным копьем — на танк». А именно — неадекватно. Проиграли. Значит… Победа требует других подготовительных шагов.
4. Советские войска перешли через незащищенную восточную (польскую) границу. Заметьте: на романтическом (или бытовом) уровне не защищенную — звучит трогательно, и как дополнительное осуждение преступившего. В мире же «Реаль политик» — ровно наоборот! Незащищенную — означает, что польских войск на нее оттянуто не было. Значит, СССР ни на волосок не повлиял на ход (и исход) двухнедельной польско-германской войны!
5. Наш же западный союзник в итоге ведь признает: В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимым отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий. Так что русско-германское рукопожатие в Бресте 1939 года — это не капитуляция 1918 года, а как бы приветствие боксеров перед схваткой. А значит, в нем и зерно будущего освобождения Польши.
6. А вот уже после этой холодной калькуляции фактов и факторов можно найти место и для «морально-героического». И тут вспомнить: ведь после тех двух мрачных Брестов (1918 и 1939 гг.) был же и… Третий Брест!
Да-да! Знаменитая героическая Брестская крепость, продержавшаяся дольше, чем вся Польша в 1939-ом! Дольше, чем объединенные Англия — Франция в 1940-м! Месяц там шли бои, по современной военной терминологии, «высокой интенсивности», и еще несколько месяцев, почти до октября 1941 года, шло очаговое сопротивление.
Во Франции времен де Голля была разработана такая стратегия: «Оборона по всем азимутам». Так вот, для бойцов «идеологического фронта»: отпирательство «по всем азимутам», или даже отбрехивание «по всем азимутам» — это просто… неправильная стратегия. И нынешним защитникам идеалов и истории России следует более всего опасаться «подошедших подкреплений» — бывших защитников идеалов социализма.
Возвращаясь к дипломатии
Потому-то так «too much Churchill!» (слишком много Черчилля!) в этой книге. Но, положим, об этом же (о вине Запада в становлении фашистской Германии) говорят и многие другие, не ослепленные русофобией, западные историки («конформисты», по определению Буковского). «Много Черчилля» в этой книге еще и оттого, что его взгляд ценен тем, что это взгляд — изнутри. И речь не только в сорокалетнем депутатском стаже сэра Уинстона, не только в уникальном списке его министерских постов:
1911–1915 — Первый лорд Адмиралтейства (морской министр),
1919–1921 — военный министр и министр авиации, 1924–1929 — министр финансов, 1939–1940 — военно-морской министр, 1940–1945 — глава коалиционного правительства, 1951–1955 — глава правительства консерваторов. Речь идет еще и об уникальном положении, дающем возможность наблюдений, подобных вот этому:
«… (Посол Германии) Риббентроп в то время собирался покинуть Лондон и занять пост министра иностранных дел Германии. Чемберлен в его честь дал прощальный завтрак на Даунинг-стрит, 10. Мы с женой тоже приняли приглашение премьер-министра… Там присутствовало около 16 человек…. Примерно в середине завтрака курьер из министерства иностранных дел вручил пакет. Я обратил внимание, что Чемберлен глубоко задумался. Позже мне сообщили содержание письма: «Гитлер вторгся в Австрию, механизированные части быстро продвигаются к Вене»… Завтрак шел своим чередом, однако вскоре госпожа Чемберлен, получив от супруга какой-то сигнал, встала и сказала: «Пойдемте все в гостиную, пить кофе». Мне стало ясно, что они очень хотели побыстрее закончить прием. Все, охваченные непонятным беспокойством, стояли, готовясь проститься с почетными гостями».
Однако Риббентроп и его жена, казалось, ничего не заметили. Напротив, они задержались на полчаса, занимая хозяина и хозяйку оживленной беседой.
Тогда Черчилль вмешался, подошел к госпоже Риббентроп и сказал «ускоряюще-прощальную» фразу: «Надеюсь, Англия и Германия сохранят дружественные отношения». — «Только постарайтесь не нарушать их сами», — ответила она кокетливо.
Я уверен, что они оба прекрасно понимали, что произошло, но считали ловким ходом — подольше удержать премьер-министра от его деловых обязанностей и телефона… Наконец Чемберлен обратился к послу: «Прошу прощения, но сейчас я должен заняться срочными делами», — и вышел из гостиной без дальнейших церемоний. Риббентропы все еще задерживались, но большинство из нас удалилось под различными предлогами. Наконец и они откланялись. Больше я никогда не видел Риббентропа, вплоть до того момента, как его повесили».
Вы понимаете всю силу этой последней фразы? Вот идет «светская тусовка». Фраки, обмен колкостями и всяческими bon mot. И даже срочная депеша об угрозе новой европейской войны не может заставить забыть требования этикета. Гостю нельзя не предложить кофе (кстати, кофе подается — и обязательно! — в другой комнате, не там, где проходил завтрак). (Мне вспомнился тут и булгаковский кот Бегемот, возражавший Воланду: «Меня нельзя выгонять, я еще кофе не пил».)… Короче, «сплошные светские условности» и ловкость Риббентропов, с помощью милой светской болтовни отнимающих у Англии еще полчаса времени в тот момент, когда скорость дипломатических реакций особенно важна. Но все-таки самая ценная фраза именно в том потрясающем заключительном фрагменте: «… Наконец и они откланялись. Больше я никогда не видел Риббентропа, вплоть до того момента, как его повесили». Только это не надо понимать так, что сэр Черчилль в 1946 году приезжал в Нюрнберг посмотреть на повешенного Риббентропа (или на саму процедуру повешенья). Это, конечно, и не напоминание Черчилля о вещах, само собой разумеющихся: